Строговы

— Милости просим, — в один голос ответили Агафья и дед Фишка.

— Проходите, раздевайтесь, — пригласил Матвей.

Анна с любопытством осматривала гостей.

— Эй, бабы, — засуетился Захар, войдя в дом вместе с кучером, — давайте живо самоварчик, закусить, чем богаты… Никита Федотыч, — обратился он к Кузьмину, — снимай доху, грейся! Фишка, подбрось в печку дров!

Кузьмин сбросил доху, снял бобровую шапку и поздоровался со всеми кивком головы. Увидев Анну, он без стеснения осмотрел ее и громко засмеялся.

— Да у вас прибыль! Ай да Матвейка, отхватил какую!

Анна, покраснев, бросила на промышленника хмурый, недружелюбный взгляд и ушла за перегородку, в куть.

Кузьмин обернулся к невысокому чернявому молодому человеку, который, раздевшись, стоял у двери, ожидая, когда его познакомят с хозяевами.

— Знакомьтесь: Соколовский Федор Ильич. Гувернер, — не удержался золотопромышленник от того, чтобы не блеснуть богатством своего дома, как это любил делать.

«Губернер! — ударило в уши деду Фишке, возившемуся с самоваром у печки. — Ну, так и есть: не иначе губернаторского чиновника притащил с собой Кузьмин, чтобы записать на себя Юксинские золотоносные земли. У них это просто. Вот напасть-то! Эх, дурак старый!» — мысленно ругал он себя за то, что сам же подбил Матвея советоваться с Власом.

Ожесточенно дуя в самоварную трубу, так что искры летели из решетки, он уже не слышал того, о чем говорилось в прихожей.

А Захар, посмотрев на студента в черной форменной тужурке с блестящими золочеными пуговицами и синих диагоналевых брюках навыпуск, как всегда откровенно, сказал:

— Вона как! Го-вер-нер! Это что же, Никита Федотыч, он при тебе вроде как за лакея будет?

— Эк, деревенщина! — тряхнул головой Кузьмин, недовольный такой неучтивостью бывшего своего работника. — Гувернер — это слово французское: воспитатель значит, или учитель по-нашему. Федор Ильич к Алеше приставлен учить его разным предметам, в том числе и языку французскому.

— Ну, прости, коли так! Не хотел обидеть тебя, Федор Ильич, — добродушно сказал Захар.

Но студент и не думал обижаться. Улыбнувшись на слова Захара, он приветливо поздоровался за руку с новыми знакомыми. Перед Матвеем Соколовский задержался, они посмотрели друг другу в глаза.

Алеша, не раздеваясь, осматривал простое убранство крестьянского дома; с худенького, испитого лица его не сходила гримаса брезгливости. В доме Строговых полы были некрашеные, кровати деревянные, вместо кресел стояли табуретки, на маленьких окнах висели домотканые занавески.

Захар подскочил к Алеше, расстегнул его дошку и проворно вытряхнул из нее ошеломленного такой бесцеремонностью барчука.

Кузьмин взял сына за руку и шагнул вместе с ним в горницу, где Агафья накрывала на стол. Соколовский остался один возле железной печки, грел посиневшие руки. Матвей, раскрывая туески с медом, несколько раз обращался к нему, спрашивал, какова дорога, удачно ли миновали лога. Анна из кути тоже поглядывала на студента в щелку перегородки.

Соколовский был невысок, но строен. Щеки его смуглого, тщательно выбритого лица порозовели на морозе. Улыбаясь своим мыслям, он украдкой посматривал на Захара, цедившего из бочонка в глиняные кувшины пенистую брагу.

«Все что-то скалится — поди живется ладно. Батюшки, а руки-то какие! Белые да нежные, — думала Анна, глядя на студента, и тут же наполнялась недоброжелательством к гостям: — Семена надо веять, а их принесла нелегкая».

За столом, угощая гостей медовой брагой, Захар сказал Соколовскому:

— Береги ноги, Федор Ильич! В ноги сразу бьет, — и засмеялся.

По всему было видно, что «говернер» пришелся по нраву старику, — может быть, потому, что не обиделся он на его неладные слова.

Дед Фишка через угол стола все тянулся к Кузьмину, усердно подливая ему брагу. Хитрил охотник: «У пьяного — что на уме, то и на языке. Авось проговорится!»

Наконец он исподволь, окольными вопросами, стал дознаваться о цели приезда.

— А ты, дед, все еще прыгаешь? — смеясь, обратился к нему Кузьмин. — Тайгу, наверно, лучше родного дома знаешь?

— Что бога гневить, прыгаю… пока ноги носят, — поперхнувшись, с запинкой проговорил дед Фишка и тотчас добавил: — Только в тайгу теперь не пройдешь, не проедешь.

— Да мы туда и не собираемся, — просто сказал промышленник. — Мы вот решили с Федором Ильичом на косачиных токах поохотиться.

«Э-э, хитрая бестия, даже на браге не обведешь. Попытаем теперь этого «губернера», — сказал себе дед Фишка и повернулся к Соколовскому, сидевшему рядом:

— А ваша милость, должно, сызмальства к охоте на всякого зверя или там птицу приобучены?

— Что вы, что вы, дедушка! — засмеялся Соколовский. — Я и ружье-то как следует держать в руках не умею. На охоте всего два раза был. А природу люблю, в особенности тайгу.

«Охотнички, язви вас! Охотники до чужого добра!» — пришел дед Фишка к безрадостному выводу и тяжело вздохнул.

После чая Кузьмин с сыном легли отдохнуть. Кучер тоже залез на печку. Ехали ночью — не спали. Захар предложил Соколовскому:

— Ложись, Федор Ильич, на мою кровать.