Строговы

— Но позволь… Зачем вы труп в землю закопали?

— Куда же его девать? Незарытым оставить? Ведь там тайга, звери рыщут, птицы…

Свои вопросы Прибыткин задавал Матвею ради формальности. Самое важное для него было другое.

— Ты, С-с-с-трогов, хорошо тайгу эту знаешь?

— Как не знать! С малолетства там охотился.

— Ну-ка, расскажи, что это за тайга. Лес ка-ка-кой, звери, почва, местность?

— Тайга большая, господин следователь…

Матвей стал обстоятельно рассказывать. Прибыткин оживлялся все больше.

— Ну, ну, дальше!

— Звери водятся всякие: медведи, рысь, барсук, колонок, горностай, белка. Из птиц — рябчики, глухари, тетерева…

— А леса ка-ка-кие?

— Ельник, пихтач, сосняк. А больше кедровник.

— Ну, а почва?

— Песок, местами галька. Попадает кое-где крупный камень.

— А местность?

— Леса, буераки, ручьи.

— Хорошо, ну, а еще никто в той местности не находил золота?

— Находили в глухарях.

— Д-да неужели? — От удивления и восторга следователь даже привскочил с места. — К-к-кто находил?

— Сергевский житель — Зимовской Степан Иваныч. На заимке сейчас живет.

Допрос молодого охотника затянулся до позднего вечера.

Прибыткин расспросил обо всем, что его интересовало, разузнал о путях-дорогах на Юксу и только тогда велел увести Матвея в каталажку.

Больше следователь не встречался с охотниками, они были ему не нужны.

А через две недели после отъезда Прибыткина в Жирово пришел пакет. В бумаге, извлеченной из пакета, предписывалось: охотников Финогена Теченина и Матвея Строгова, задержанных по делу гибели неизвестного человека в Юксинской тайге, за недостатком обвинительного материала из-под стражи освободить.

6

Охотников освободили в четверг, а в воскресенье на пасеку съехались гости.

Были тут родные Анны: отец ее Евдоким, мать Марфа, старший брат Прохор с женой Ариной, дед Платон, старые приятели Захара и Агафьи — Емельян Сурков и его жена Анфиса.

Гости поздравляли Строговых с двойной радостью: рождением внука и возвращением охотников из неволи.

Мужики толпились в прихожей, дымили цигарками. Дед Фишка рассказывал, как он и Матвей коротали дни в каталажке.

Бабы образовали свой кружок в горнице. Они рассматривали новорожденного, расспрашивали Анну о здоровье.

Анна не привыкла еще к положению матери: ее смуглое лицо от бесстыдных вопросов баб то и дело заливалось румянцем.

Гостям долго разговаривать не пришлось. Захар подлетел сначала к мужикам, потом к бабам:

— Кончай, кончай разговоры! Не за этим приехали. Старуха, усаживай гостей поплотнее.

Расселись за длинным столом в прихожей. Захар наполнил рюмки водкой, Емельян Сурков встал:

— Ну, хозяин с хозяюшкой, поздравляем вас с внуком, а тебя, Матюша, и тебя, Нюра, с наследником.

Гости подняли рюмки, Захар остановил их:

— Нет, погоди, погоди, Емельян Савельич, не так ты начал. Перво-наперво — выпьем за Матюшу с Фишкой. А за того потом: он мал еще.

Агафья огрызнулась на Захара. Но гости приняли слова хозяина за шутку, засмеялись.

— Верно, сват, мал еще. Все равно не поймет, — хрипел лысый Платон.

— Ну, быть по-твоему, Захар Максимыч, — согласился Емельян. Он взглянул на деда Фишку. — Поздравляю тебя, Финоген Данилыч, и тебя, Матюша. Слава богу, что все обошлось по-хорошему. Хоть и пострадали вы… но что ж поделаешь! Будем здоровы!

Все выпили. Черный, кудлатый Евдоким Юткин приложил мякиш ржаного хлеба к носу.

— Горька, а мила!

Захар еще раз наполнил рюмки.

— А вот теперь выпьем за внука. Бог дал Артема, Артемку Строгова. Во как! Ну, Нюраха, — Захар повернулся к снохе, — дай бог тебе здоровья. Родила ты нам со старухой на радость внука. Дай бог еще десять!

Гости засмеялись. Анна с Матвеем смущенно переглянулись.

— Больно много, сват, десять. Хлеба, сват, прокормить не хватит.

Захар высоко поднял рюмку.

— Хватит, сват, хватит! — Он повернулся опять к снохе, тряхнул кудрявой серебряной головой. — Роди, Нюра, роди на здоровье.

Все выпили. Даже Матвей, не любивший водку, и тот осушил рюмку до дна. Только рюмка Анны стояла нетронутой. Захар заметил это, принялся угощать сноху:

— А ты что, Нюра, не выпьешь? Пей, будет жить веселей.

За дочь вступилась Марфа:

— Нельзя ей, сват. Молоко испортит.

— Ничего, ничего, пусть парень к горькому привыкает. Вырастет — все равно пьяницей будет.

— Ладно, если в дедов пойдет, — сказала Агафья, — а ну как в отца угадает? Матюшка на вино не шибко охоч.

Захар закричал с пьяным задором:

— В дедов, в дедов пойдет! Приучим! Верно, сват Евдоким?

— Так, так, сват Захар.

— Хлебни разок, для отвода глаз, — шепнул Матвей жене.

Анна глотнула.

— Вот это по-моему! — радовался Захар.

Вскоре прихожая задрожала от многоголосого пения. Не пели только Платон да его сноха Марфа. Платон был хриповат, а Марфа не пела смолоду. Они сидели на отшибе от всех, и Платон убеждал сноху переменить гнев на милость.

— Ты, Марфа, не горюй, не тужи о дочери! Нюрка и с Матвеем будет жить не хуже, чем жила бы с Демьяном. Видишь, сын вот родился. А сын — это двойная прибыль. Подрастет — сам будет работник да еще и со стороны работницу приведет. А простор-то тут какой! Знай паши себе, сей. Я тоже с небольшого начал.