Стременчик

– На этот раз, – сказал он, учащённо дыша и сев, – всё в самом деле окончено. Для того, чтобы удостовериться, что корону украли, в Вышеград послали братьев Яшков; а вместо той, которую королева себе присвоила, у нас есть ещё более святая и благословенная, та, которая покоится на голове святого Шчепана.

– Как? – крикнул Грегор, ломая руки. – Вы хотите святотатственно похитить корону из могилы, с останков, чтобы ею короновать… словно пророчество смерти! Бога ради!

Подумайте, годится ли это? Из могилы? С останков?

Палочи пожал плечами.

– Это самая дорогая наша реликвия! – воскликнул он. – А какая корона не покоилась на мёртвой голове? Мы не можем дать молодому пану лучшее доказательство нашей любви, как признав его достойным той короны, которая ждала его на голове Апостола Венгрии!

– Всё-таки вы не сможете отнять и у него, и у нас той мысли, что повенчаете его не короной живых, а мёртвых, точно сам предназначен на смерть! – ответил Грегор из Санока со вздохом.

– Владислав Гара едет с Ячками сдать Вышеград королю, – добавил венгр. – Коронация назначена в Белгороде на день Св. Алексея.

Всё это меньше волновало магистра, в его голове только одно застряло: что корону должны взять из могилы. Он не мог сопротивляться этому печальному предсказанию, а больше всего боялся, что эта новость произведёт на короля неприятное, омерзительное впечатление. Но это взялся предотвратить епископ Збышек, который хотел показать Владиславу корону святого Стефана как благословенную и реликвию, приносящую благодать.

Грегор из Санока вовсе не спешил объявить королю, скорее он ждал, что тот ему первый это поведает и поверит своё мнение. Поскольку король чаще всего, по своему обыкновнию, когда день официально заканчивался и все расходились, звал к себе министра и беседовал с ним, совещался или сетовал.

Быть может, эти задушевные, тихие беседы, о которых знали каморники Владислава и, должно быть, доносили о них, епископу Олесницкому казались опасными, он желал видеть на его месте Ласоцкого. Этого король тоже охотно слушал и им прислуживался, но не был склонен поверять ему свои мысли.

Вечером, как обычно, Грегор явился в королевскую опочивальню для чтения молитв.

– Вы всё узнаёте раньше и быстрее меня, – сказал ему Владислав, – значит, вам уже наверняка говорили о коронации.

– Её назначили на день Св. Алексея, – сказал Грегор, – я слышал об этом.

– Мне дали значительное доказательство своего почтения, – прибавил король, – предназначая для обряда очень дорогую реликвию, корону св. Шчепана.

Грегор ждал, что скажет на это король, и убедился, что это могильное предсказание, которое его поразило, вовсе не отразилось на уме Владислава. Он видел только святость короны. Грегор почти обрадовался тому, что только он испытал неприятное чувство, которое молодому пану не позволило разделить его набожность.

– Значит, так, – говорил король с некоторой грустью, – свершится то, что мне было предназначено. Вы свидетель, что я не желал этого бремени… не мог этого предотвратить. Смогу ли я поднять его?!

– Милостивый король, – сказал, радуясь, Грегор из Санока, – всё-таки эти поспешность и горячность, с какими вас ведут на трон, предсказывают, что они будут верно у вашего бока. Поэтому надежда на Бога.

Задумчивый Владислав ничего не отвечал, приступили к вечерним молитвам.

Назавтра Гратус Тарновский, два Завиши и несколько молодых, желающих развлечь усталого короля, с утра приготовились выехать с ним на охоту.

Была она для него развлечением, но не такой страстью, с какой предавался ей отец. Владислав особенно любил выезжать на соколиную охоту, а там было соколов вдосталь. Почти ежедневно их приносили в подарках, так что сокольничих для них найти было трудно.

День обещал быть жарким. Лошади уже стояли в замковом дворе, когда в комнатах, предшествующих королевским, послышался некий ропот. В нём нетрудно было различить крикливые голоса, какой-то спор и крики венгров, стоящих рядом с поляками у двери на страже.

Почти каждый день случалось нечто подобное, поэтому значения этому не придавали. Гратус из Тарнова выбежал узнать о причине спора, и через мгновение вернулся бледный и оцепеневший.

Король не стал выходить, хотя на его руке уже была перчатка для птиц.

– Что это за шум? – спросил он.

– Правда, – буркнул смешавшийся Гратус, – не знаю.

Какой-то человек пробивается к королю, хочет обязательно его увидеть… стража не пускает. Он специально кричит, чтобы его слышали.

– Кто же это? Может, обиженный? Требующий правосудия? – спросил король, подаваясь вперёд.

– Милостивый пане, какой-то бродяга. Ксендз Ласоцкий по вашему приказу поддержит его каким-нибудь пожертвованием… не выходите.

– Но я хочу его видеть! – прервал Владислав, хмурясь и слегка отодвигая Тарновского.

Король стоял на пороге большой залы, когда в другом её конце вырывался из рук двух верзил загорелый, сильный мужчина, высокого роста, в рваной одежде, с открытой заросшей грудью; увидев короля, он поднял руку и воскликнул:

– Я должен говорить с королём! Должен!

– Отпустите его! – воскликнул Владислав.