Стременчик

Наконец настал тот торжественный день, когда на юную голову польского короля должны были надеть корону святого Шчепана. Всё, что окружало Владислава в Пеште, направилось в Белгород. Там сначала в присутствии Ячков и польских панов показали разбитую шкатулку со сломанными печатями, из которой старой Коттанерин была украдена корона.

В ней оказался скипетр, держава и тот двойной крест, который в 1000 году папа разрешил носить перед королём Венгрии, когда отдавал ему корону, предназначенную для Болеслава Польского.

В небольшом белгородском костёле едва могли поместиться виднейшие паны, сановники и духовенство. Толпы обложили его вокруг. Архиепископ Дионисий совершал обряд.

Одежды, в которые облачили короля, стоящего перед алтарём, были те же, которые сохранили с тысячного года, от старости дырявые и выцветшие, но самой своей старостью освящённые.

После богослужения и обряда, в котором участвовал Збигнев Олесницкий, Владислава из костёла в полном королевском облачении проводили к могиле Гейзы и Аделаиды.

Все старые обычаи были сохранены. Суд первым на башне костёла Св. Мартина взмахнул в воздухе обнажённым мечом на четыре стороны света; это означало, что он готов защищать государство от всякого нападения.

Великолепный пир, турниры и игры среди всеобщей радости заключили этот памятный день.

Теперь Палочи действительно мог сказать приятелю, что всё закончилось. Владислав дал перед алтарём неразрывную от государства клятву, за которую должен был воевать. Был королём двух королевств, а епископ Збышек после окончании обряда, с волнением его приветствуя, сказал ему слова, которые запечетлелись в молодой душе как приговор и пророчество:

– Предсказание сбылось… Бог дал тебе власть! Твою голову дважды помазали. Перед тобой несли апостольский крест, ты стал Христовым рыцарем, защитником христианского мира на границе, которую высек языческий меч. Сражайся за веру во имя Отца и Сын, и Святого Духа…

– Amen! – шепнул король.

С того дня, когда он перешёл границу, вплоть до той великой минуты, определяющей его миссию, Владислав рос в глазах всех и чудесным образом взрослел. Это наиболее сильно ощущалось в сравнении с ровесниками, с которыми выехал из Польши, стоя на одной ступени и чувствуя себя их братом.

Сегодня и он, и они с каждым днём убеждались, что он перерос их головой и сердцем. Казалось, что он постоянно работает духом, чтобы отвечать этому великому предназначению христианского вождя, которое возложила на него судьба.

Он постоянно слышал вокруг этот призыв, этот вызов стать вождём, защитником. До конца в смирении и опасении он отказывался взять непосильное бремя, но когда однажды почувствовал, что приговор был необратимым, он старался дорасти до своего предназначения.

После этого дня поклонения и усталости, когда Грегор вошёл после всех приветствовать его и поздравить, нашёл его сломленного непомерным трудом, но со светлым лицом.

– Не поздравляйте меня, – сказал он, – но пожелайте мне, чтобы я был достоин того, что получил… освящённого креста и меча! Только теперь начинается моя жизнь, которая должна излучать добродетель и славу.

Он поднял руки вверх и закрыл ими лицо.

– Грегор, – сказал он доверчиво, – если бы ты был в моём сердце и знал, что в нём делалось в тот день, и что промелькнуло перед моими глазами! Я чувствовал, что в меня входила некая сила от этих одежд апостола, от этой короны святого, от этих молитв и песни. В моих глазах стояли слёзы… а за ними я видел нашу Польшу, которой я остался неверным.

– Чтобы служить делу Христа, – добавил также взволнованный Грегор, – Христа, которого и эта наша Польша является дочкой.

– Когда я её увижу! – вздохнул король. – Когда я узнаю, что делается с нею, матерью и Казимиром?

– Епископ возвращается в Краков, – сказал Грегор, успокаивая, – нужны также подкрепления из Польши, потому что турки стоят около Белгорода. Нас туда не отпускают.

Спустя несколько дней Владислав возвращался в Буду, куда на первый взгляд пришла хорошая новость, что королева Эльза, узнав о коронации, пришла в отчаяние, вся в слезах, проклиная вероломных венгров, уехала из Пресбурга в Австрию, отправившись под опеку императора Фридриха вместе с сыном.

Недальновидным могло показаться, что война закончена, или по крайней мере приостановлена, потому что Фридрих, этот «государь с маленьким сердцем», ища выгоду в опеке сироты, помогать ему не думал; но Эльза последнюю цепочку и кольцо готова была пожертвовать ради дела сына, а добровольцы, которых манила добыча, сходились под знамя Гискры, чтобы не оставлять Венгрию в покое.

VII