Стременчик

Экспедиция в Венгрию под каким-то недобрым знаком, который все чувствовали, хотя никто в этом не признавался, хотела отправиться из Нового Сонча. Там все ожидали короля, который отчасти из-за приёма папского посла, отчасти из-за какой-то необъяснимой задержки, которой сам не объяснил, был ещё с братом в Кракове.

В то мгновение, когда уже собирался оставить родину, хотя рыцарская охота его тянула, задерживали какая-то жалость, тоска и беспокойство.

Два брата, хотя на пару лет у них была разница в возрасте, были так неразлучны друг с другом, почти никогда не расставаясь, так привыкли к одним играм, общей жизни, что теперь при мысли, что их разделят, на их глазах невольно наворачивались слёзы.

Тысячи вещей они могли поведать друг другу и доверить.

Ни любимый его Тарновский, ни другие товарищу не могли заменить Владиславу брата. Казимир чувствовал себя сиротой без него.

Его хотели отправить в Литву, в которой всё кипело, где его ждали завистники и неприятели. Но мать приказывала, родина требовала этого от них, они знали заранее, что их великий сан был самой большой неволей.

В Сонче их уже ждала мать, которая опередила Владислава, чтобы ещё раз с ним попрощаться, епископ Збышек, всё окружение панов, которые оставались, и те, что должны были его сопровождать.

С яным промедлением Владислав выехал из Кракова. На пороге оглянулся на старый замок… это гнездо, в котором рос; потом пошёл на Вавель помолиться, потом прекрасным весенним днём они с маленькой горсткой выехали такие грустные, как если бы на пороге у них закончилась молодость.

Грегор из Санока тоже сопровождал короля. Вероятно, он ещё собирался вернуться в Краков, но ехал погружённый в какие-то чёрные предчувствия. У замковых ворот стояли люди, желающие ещё раз увидеть молодого короля. Там стояла и пани Фрончкова с матерью.

Магистр оставил на время свиту, в которой ехал, и приблизился к ним. Чем более грустным он был, тем всегда меньше делился с людьми тем, что наболело.

Он улыбнулся.

– Я надеюсь, – сказал он с деланной весёлостью женщинам, которые держали платки у глаз, – что привезу из Венгрии красивый гостинец. Люди говорят, что там дорогие камни на дорогах валяются.

– Возвращайтесь только сами, целые и здоровые! – воскликнула Бальцерова, выручая дочку. – А уж гостинца от вас не требуем.

– Бог милостив! – сказал магистр, вытягивая руку, и, кивнув, помчался к уже отдаляющейся свите.

Он вовсе не преувеличивал, в те времена даже такие светлые умы, как у него, поддавались тому всеобщему убеждению, что, когда человеку угрожает опасность, его охраняет Провидение. Редко бывает такое стечение плохих знамений, как перед этим королевским путешествием. Почти ежедневно во время сбора в дорогу не было случая, который бы не отмечался какой-нибудь помехой, препятствием, угрозой.

Лошади короля болели, у людей было какое-то предчувствие и они отказывались от службы, никто охотно не шёл.

На всех тяготела грусть. Только выехав из замка, король с братом увидели издалека гроб на телеге, которая пересекла ему дорогу. Это не ускользнуло от внимания его товарищей.

Правда, согласно народному поверью, гроб и похороны ничего плохого не пророчили, но произвели неприятное впечатление.

Ни король, ни Казимир не произесли ни слова, сделали вид, будто не видели. Они вовсе не спешили.

Едва они в первый день добрались до Велички, Владислав остановился там и задержался. Забыли реликвии, которые король должен был с собой взять, и послали за ними в Краков. На второй день ночевали в Неполомицах, там нагнал их каморник с реликварием. Любимый сокол Владислава заболел и пришлось его оставить. С поникшей головой, с взъерошенными перьями, не желая есть, сидел он, точно дожидаясь смерти.

Королю было так его жаль, что отъезд отсюда до Бохны ускорил. На четвёртый день они оказались в Сончи, который большой был похож на большой лагерь, чем на маленький город. Они надеялись, однако, на гораздо более многочисленный съезд. В замке Владислав узнал, что очень многие из тех, что должны были его сопровождать, до сих пор не прибыли.

Те, на которых он больше всего рассчитывал, отсутствовали.

Королева и епископ настаивали на том, чтобы отряд был по возможности более прекрасным, а те, что могли ему прибавить блеска, не прибыли вовремя имеено потому, что наряжались.

Владислав был чуть ли не рад задержке… так ему не хотелось оставлять родины; но королева-мать, видя это, весело, настойчиво пробуждала в нём мужество и амбиции. Впрочем, королю не позволили думать о себе. Ему навязали назначение губернаторов, каштелянов для городов, товарищей и опекунов для брата.

Владислав рьяно принимал участие в судьбе Казимира и это одно его живей интересовало. О Венгрии не говорил, а когда спрашивали, переводил разговор на другую тему.

Экипировка брата, расходы на путешествие, долг помогать рыцарям, которые шли с ним в Венгрию, вынудили короля – при исчерпанной казне – влезть в долги к епископу Краковскому, который в залог взял землю Спискую.

На это роптали.