Читаем Стременчик полностью

После долгого ожидания, уже наступал день, когда из сводчатых ворот на плечах четырёх слуг, которые тащили поднятое вверх золочённое кресло, показался император Сигизмунд.

Он сидел величественно, так же как на своём изображении на большой печати государства.

Он был одет в парадную мантию, в облачение из парчи, в плащ алым кроем далматики, застёгнутом на груди большой пряжкой со вставленными каменьями, с цепью на шее.

Его бледное, пожелтевшее, измождённое лицо и голова с длинной бородой, разбросанной по груди, с широким лбом и запавшими глазами, но ещё смотрящими гордостью и какой-то иронией жизни и презрением смерти, покрыта была лёгкой золотой короной, вокруг которой обвивался свежий, зелёный лавровый венок.

Бледные, костлявые руки, покрытые обшитыми золотом перчатками, покоились на подлокотниках кресла. Ноги прикрывали опоны из алого бархата, подбитые мехом.

Так Сигизмунд в последний раз хотел показаться своим пражцам, во всём величии, которого подступающая смерть лишить его не могла.

Он ехал победителем, в лаврах, и в действительности, казалось, возмущается Божьему приговору, который карал его медленной смертью.

Люди поначалу в остолбенении глядели на это явление, будто из могилы вышедшее и в могилу идущее, минута жалости и удивления ошеломила толпу. Затем ударили в колокола.

Императорский трон ставился на носилки, носильщики брали его на плечи и высоко поднимали. Сигизмунд не вздрогнул, ни одна морщинка его лица не задрожала от боли, которую испытывал, смотрел с этой высоты на народ, на поклоны, на блеск, который его окружал, глаза обратил на карету жены, потом на Шлика, и дали знак к выступлению.

Все двинулись, задрожали толпы. Он и народ этот знали, что он ехал в могилу, но на государевом лице не видно было ни жалости, ни грусти, только ироничная серьёзность и гордость.

Собравшиеся около замка толпы любопытных вели себя спокойно, не показали ни скорби, ни насмешки, но на улицах Праги, сбившаяся группа при входе в неё приветствовала окриками.

Наименее чувствительное ухо могло в них отчётливо различить возглас:

– Возвращайся здоровым! Слава тебе!

И крики:

– Езжай, езжай! Даст Бог, чтобы ты никогда сюда не приезжал и никогда не возвращался… Езжай на смерть!

В некоторых местах проклятия и насмешки стали такими отчётливыми, что алебардщики были выуждены наставить против гмина острия и угрожать разгоном.

Это ничуть не помогло, потому что рассеянная толпа возвращалась с новым криком, ещё более шумным.

Всё то время, когда ехали по площадям и улицам, вплоть до городских ворот, крики не прекращались. Сигизмунд, до ушей которого должно было доходить, не повернул головы, не дал ни малейшего признака пренебрежения и гнева. Только канцлер Шлик поднял сжатый кулак в железной рукавице, а глаза его и Оршака бросали молнии. В свите императрицы, которую приветствовали многочисленные: «Живёт и слава!», графы Цели бледнели, лица покрывались выражением тревоги, а сама пани из-за занавесок давала рукой знаки благодарности.

Все вздохнули только тогда, когда за городскими воротами крики перестали и толпа поредела, а потом исчезла. Кортеж ехал дальше в молчании, император только подозвал своего Шлика и что-то ему шепнул, на что он ему только послушно кивнул головой.

Свидетель этой сцены, которая была записана на страницах истории, Грегор из Санока незаметно ехал среди придворных императрицы, вместе с Бедриком, размышляя и удивляясь.

Судьба несла его дальше, помимо воли, и всё объявляло, что минута разрешения загадок, которые толкались перед его наблюдательными глазами и умом, приближалась.

Уже невозможно было покинуть кортеж императрицы, но из-за того, что на дальнейшем тракте стиснутые ряды должны были немного рассеиться, магистр Грегор освободился от неприятного соседства незнакомых и странно к нему приглядывающихся каморников, оставшись с Бедриком сбоку.

Чех был так раздражён, что обычно довольно молчаливый и неоткровенный, он начал выдавать навязчивые мысли и беспокойство.

– В самом деле, – сказал он потихоньку товарищу – теперь и я почти утверждаю с графом Фридрихом, что и им, и императрице угрожает опасность. Не случайно император захотел покинуть Прагу! Не случайно! Чувствовал, что в ней было ему опасно! Вы слышали эти крики? Глупый народ. Желая показать свою любовь к нашей пани, он нанёс ей вред; кто знает, какие последствия он может иметь! Император не простит своей обиды. Ей кричали: «Живёт и слава!», а ему:

«Погибель и проклятие!» Я смотрел сбоку на его облик… он был неподвижен как маска, каменный, но глаза метали молнии. Беда нам! Беда нам!

Грегор из Санока был не робкого десятка, но слова эти его встревожили за исход посольства. Он знал, что, несомненно, успешный его результат зависел от успеха императрицы и её лагеря.

– Что же императрице может угрожать? – спросил он Бедрика.

Чех поднял очи горе.

– Не знаю, угадать трудно, но я очень боюсь. В Праге у неё были защитники, тут их уже нет будет. Поглядите на кортеж Сигизмунда и нашу группу.

Процессия в каком-то зловещем молчании тянулась дальше к Знайму.

Перейти на страницу:

Все книги серии История Польши

Древнее сказание
Древнее сказание

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Классическая проза
Старое предание. Роман из жизни IX века
Старое предание. Роман из жизни IX века

Предлагаемый вашему вниманию роман «Старое предание (Роман из жизни IX века)», был написан классиком польской литературы Юзефом Игнацием Крашевским в 1876 году.В романе описываются события из жизни польских славян в IX веке. Канвой сюжета для «Старого предания» послужила легенда о Пясте и Попеле, гласящая о том, как, как жестокий князь Попель, притеснявший своих подданных, был съеден мышами и как поляне вместо него избрали на вече своим князем бедного колёсника Пяста.Крашевский был не только писателем, но и историком, поэтому в романе подробнейшим образом описаны жизнь полян, их обычаи, нравы, домашняя утварь и костюмы. В романе есть увлекательная любовная линия, очень оживляющая сюжет:Герою романа, молодому и богатому кмету Доману с первого взгляда запала в душу красавица Дива. Но она отказалась выйти за него замуж, т.к. с детства знала, что её предназначение — быть жрицей в храме богини Нии на острове Ледница. Доман не принял её отказа и на Ивана Купала похитил Диву. Дива, защищаясь, ранила Домана и скрылась на Леднице.Но судьба всё равно свела их….По сюжету этого романа польский режиссёр Ежи Гофман поставил фильм «Когда солнце было богом».

Елизавета Моисеевна Рифтина , Иван Константинович Горский , Кинга Эмильевна Сенкевич , Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Классическая проза
С престола в монастырь (Любони)
С престола в монастырь (Любони)

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский , Юзеф Игнацы Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза