Стременчик

Не рекомендовал себя ни прекрасной речью, ни ораторским искусством, но ясностью и выразительностью слова. Когда другие уже в тогдашней школе привычно, ловко умели запутать мысль и так искусно её представить, чтобы делала более сильное впечатление, Тарновский находил это немужским и нерыцарским, выражался развязно, сильно и коротко.

В правительстве и дома его характеризовало то, что долго молчал, но когда отозвался, закрывал заседания как бы окончательным приговором.

Его все уважали, потому что, кроме этого, был он справедливый сенатор и панский советник, который имел на виду только общее благо, а личными соображениями не давал сбить себя с простой дороги.

Могущественный пан, в силу должности постоянно вынужденный окружать себя многочисленным двором и выступать с некоторой помпезнотью, не любил ни напрасных блёсток, ни роскоши из-за тщеславия, дом был панский и богатый, но не такой пусто-прекрасный и хорохорящийся, как у панов из Курозвек и других, которые недавно добились хорошей жизни.

Некоторая стародавняя простота сохранилась там со времён, уже забытых и стёртых. Когда другие охотно принимали чужеземные обычаи, здесь их влияние чувствовалось как можно меньше.

Воевода сам воспитывался в тех ещё временах, когда рыцарское воспитание заменяло всякие иные. В общении с людьми он позже приобрёл много информации и знаний, но всегда вздыхал над тем, когда его сенаторская должность вынуждала его общаться с немцами, итальянцами, венграми, более того, с французами и людьми иных народностей, когда появлялись дела, для которых латынь была официальным языком, так как смолоду мало учился языкам и канцелярских талантов не приобрёл.

Также в то время во многих семьях у нас понимали, что будущий сенатор, хоть бы с седла и концерца начинал, одновременно должен был корпеть над книгой, чтобы не надо было таскать за собой повсюду канцлеров и переводчиков, а в конце концов остаться на их милости и под их влиянием.

Овдовевший воевода в это время имел пятерых сыновей, воспитание которых было для него великой заботой; двое старших: Ян Амор и Ян Гратус, будучи уже подростками, напоминали, чтобы решили насчёт их будущего.

Воевода, набожный муж, говорил себе в духе, что из этих детей, которыми Господь Бог благословил его брак, один, как по закону десятины, принадлежал Ему, но ни одного из них не назначил, желая, чтобы призвание объявилось само. Другие должны были сначала рыцарями служить родине, потом, добившись службой положения, советом и состоянием помогать королю.

На крыльце воеводинской усадьбы, которая в тот час была полна рыцарей и шляхты, тот же придворный, что приходил с вызовом к бакалавру, казалось, ждёт его, потому что, увидев и узнав, он тут же приблизился, любезно приветствовал и пригласил за собой в каморку, пока воевода не освободиться.

Придворный, молодой человек из самых бедных Леливитов, который уже, однако, пробовал рыцарские состязания и имел после них славные памятки на лице – розовый шрам от лезвия – имел весёлый нрав и был лёгкий с людьми.

Пользуясь этим, наш бакалавр после нескольких слов ловко хотел его расспросить, не знает ли, для чего он тут понадобился.

– Видно, что ваша милость не знаете нашего пана, раз меня, простого посланца, об этом спрашиваете, которому воевода своих мыслей не поверяет. Гораздо более серьёзные мужи не могут этим похвастаться. Напрасного слова он никогда не сказывает… а что думает, один только Бог знает, люди же только тогда, когда мысль действием становится.

Таким образом, любопытный гость не спрашивал уже, а ждал терпеливо, пока не позвали к воеводе.

Старый и важный муж принял бакалавра, приветствуя рукой и милым словом, а, несмотря на молодость, в силу духовного облачения он указал ему место неподалёку от себя.

Они были одни в спальной комнате воеводы, устроенной с такой простотой и скромностью, какая бы пристала паношу. Кровать была твёрдая, покрытая шкурой, стол дубовый, застеленный старой скатертью, а вещи старые и невзрачные.

Воевода также одет был в тёмный длинный жупан, стянутый чёрным поясом, а кроме перстня с печатью на пальце, никаких блёсток на нём не было. Седеющая борода, тёмная, широкая стелилась по его груди, длинные волосы спадали на плечи.

– Мы много о вас слышали, – сказал воевода, обращаясь к Грегору, – а все отдают вам справедливость, что учёностью и остроумием вы в коллегии преуспели. Я знаю и то, что вы сами себе обязаны этим образованием. Люди вас прославляют, я хотел узнать ближе так много обещающего в будущем мужа…

Грегор коротко благодарил.

– В вашей коллегии, – говорил воевода, – вы, наверное, очень можете быть полезны вашей молодёжи, но для себя там много не сделаете. Вы не очень состоятельны… я слышал, с голоду умираете.

– Работа делает это слаще, – отпарировал Гжесь.

– Вы прекрасную из неё делаете жертву, – говорил Ян из Тарнова дальше, – но при ваших способностях вы могли бы легко подняться выше, а около молодёжи вас могли бы заменить хоть бы и менее способные учителя.