-- Сама, -- кивнул Храпов. -- Но если бы вы знали, скольких трудов ей это стоило! Я до сих пор не могу понять, как она на это решилась. И тем не менее она все мне рассказала. Наверное, мой вид тогда был настолько несчастен и ужасен, что она долго потом еще не могла успокоиться, все всхлипывала и говорила: "Папочка! Милый! Прости меня, пожалуйста! Прости!.." Не знаю, кто из нас больше страдал. Тогда-то я и решил сполна рассчитаться с тем мерзавцем.
-- И рассчитались бы, если б накануне не отдали ружье Боброву? -быстро подхватил следователь Щеглов.
-- Да, действительно, ружье я отдал в тот же день, часа за три до объяснения с Валентиной. Отсутствие ружья дало мне возможность спокойно и без спешки, до мельчайших подробностей продумать план мести. Из надежных источников я выяснил, что профессор Красницкий по окончании сессии -- а сессия оканчивалась буквально через три дня -- намеревался отбыть в отпуск и провести его на своей даче, в поселке Снегири по Белорусской дороге. Там-то я и решил осуществить свой план возмездия. Что я и сделал, как только получил ружье обратно. Вот, пожалуй, и все.
-- Приходилось ли вам ранее замечать за своей дочерью какие-нибудь странности, приступы отчаяния, раздражительности? Что-нибудь в ее поведении могло навести вас на мысль о конфликте с Красницким или с кем-либо еще?
Храпов пожал плечами.
-- Да нет, ничего такого я за ней не замечал. Она всегда была веселой, доброй, отзывчивой.
-- И даже накануне своего признания?
-- Да, даже тогда.
-- Гм... Интересно. А когда-нибудь раньше Бобров пользовался вашим ружьем?
-- Нет, никогда. Я вообще с ним мало знаком. А почему вы об этом спрашиваете?
-- Храпов, не забывайте, что вопросы здесь задаю я.
-- Извините...
-- Итак, не признайся Валентина в своем несчастье, не было бы и вашего выстрела? Так ведь, Храпов?
-- Выходит, так.
-- Тогда у меня все. Можете...
В этот момент дверь распахнулась и в кабинет вошел вчерашний лейтенант.
-- Медицинская экспертиза, -- кратко объявил он и положил на стол лист бумаги.
-- Спасибо, -- ответил Щеглов и с нетерпением углубился в чтение вновь прибывшего документа. Лейтенант вышел.
Храпов не знал содержания бумаги, принесенной помощником, но по выражению лица следователя Щеглова понял, что произошло нечто чрезвычайно важное.
Щеглов поднял голову от стола и мутным взглядом уставился на подследственного.
-- Вы, наверное, были правы, Храпов, -- устало произнес он. -Похоже, что, действительно, был третий.
Глава девятая
Согласно заключению медицинской экспертизы смерть профессора Красницкого П. Н. наступила в районе двух часов ночи 27 июня с. г. в результате остановки сердца. Возможная причина смерти -- внезапный испуг, сильное потрясение. Смерть в результате огнестрельной раны исключается. Оба выстрела были произведены не ранее чем через двенадцать часов после остановки сердца...
Щеглов был настолько поражен этим известием, что не помнил даже, как вызвал конвой и отправил Храпова в камеру. Он ходил по кабинету взад-вперед и курил одну сигарету за другой. Картина преступления неожиданно приняла четко очерченные границы, приобрела стройность и логическую последовательность.
Итак, двадцать седьмого июня в два часа ночи профессор умирает от разрыва сердца у себя на даче за письменным столом. В этот самый момент он пишет письмо в КГБ о некоем Алфреде, которого он застал на месте какого-то преступления, но письмо остается незавершенным. Так как дело было ночью, то на столе профессора горит настольная лампа. Где-то около двух часов дня, через двенадцать часов после его смерти, на даче профессора появляется некто, который стреляет ему в спину и преспокойно уходит. Причем выстрел производится из ружья Храпова, но не Храповым (по ходу дела Щеглов выяснил, что весь этот день, двадцать седьмого июня, Храпов был на работе -- это подтверждали около десятка его сослуживцев). Правда, стрелять могли не в два, а позже, но одна деталь все же склоняла Щеглова к мысли, что это произошло где-то около двух часов пополудни. С двух до семи вечера на этом участке железной дороги производился ремонт путей и движения в связи с этим не было, а это значит, что преступник мог ухать из Снегирей либо до двух, либо после семи. Наверняка ему было хорошо известно о пятичасовом "окне" в расписании электропоездов московского направления. И вполне логично было бы предположить, что преступник отличался рассудительностью и здравомыслием -- по крайней мере, только в этом случае с достаточной степенью точности можно было предсказать все предпринятые им шаги. Как человек рассудительный и здравомыслящий, он постарался бы скрыться с места преступления сразу же после его совершения. А скрыться из Снегирей можно было только поездом.