Стража последнего рубежа

…Соня проснулась от тихого, но настойчивого стука в окно. Комната тонула во мраке. Машинально глянув на светящийся экранчик часов – 5:32, девушка соскочила с кровати. Пол оказался неожиданно холодным, и, поджимая пальцы, Соня босиком проковыляла к окну, отдернула занавеску, вгляделась в полумрак…

Ночью шел снег, и теперь все вокруг было покрыто пушистым белым покрывалом. Чуть в стороне тихонько ворчала двигателем черная машина, а прямо под окном Соня увидела тетю Клаву, у ног которой жалась маленькая лохматая собачонка. Дворничиха поманила Соню – мол, выходи.

Вскарабкавшись на широкий подоконник и едва не свалив горшок с мамиными цикламенами, девушка распахнула форточку и негромко спросила:

– Что случилось?

– Олег нашелся, – просто ответила тетя Клава. – Выходи, девонька, разговор есть.

– У нас спят все! – цепляясь за холодную раму, сказала Соня.

– Время не терпит, Сонюшка. Поспеши, голуба. Ждем. – И тетя Клава пошла к машине, из-за руля которой выбралась высокая красивая женщина, вся в черном.

Закусив губу, Соня спрыгнула с подоконника, не зажигая света, натянула джинсы, свитер, осторожно открыла дверь в коридор и прислушалась. В квартире царила сонная тишина. Родители в спальне, тетя Таня в зале, Играйка на коврике в прихожей – все спали.

Прокравшись на цыпочках к двери, Соня сунула ноги в сапожки, накинула отцов пуховик и отомкнула замок. Притворив входную дверь, она сбежала по ступенькам и выскочила из подъезда.

Женщины ждали ее возле машины. Высокая курила, изящно держа в отставленной руке дамскую трубку с длинным мундштуком. Тетя Клава, нагнувшись, гладила ластившуюся у ее ног собачку.

– Здрасте, – кивнула красавице с трубкой Соня и повернулась к дворничихе: – С Новым годом, теть Клав! Где Олег?

Старушка подняла осунувшееся, печальное лицо и развела руками:

– Да вот же он, Сонюшка. Вот он…

И в неярком свете дворового фонаря увидела Соня Разумовская, что казавшееся ей собакой существо на самом деле маленький человечек, косматый, с кривыми ножками и заросшим шерстью лицом. С этого лица глянули на нее большие тоскливые глаза, в которых застыли слезы; руки с крохотными грязными пальчиками протянулись к девушке, норовя вцепиться в полу пуховика, а кособокий рот промычал что-то нечленораздельное.

– Мамочки… – прошептала Соня и без чувств упала в пушистый новогодний снег.

* * *

Петр, налегая обеими руками, крутил колодезный ворот. Мокрая цепь наматывалась на деревянный барабан. Еще с десяток оборотов – и появится мятое ведро, полное темной студеной воды. Петр спешил. Павел уже проснулся и теперь, наверное, слоняется по холодной комнате в поисках старшего брата.

Перелив воду в тридцатилитровый бидон, утвержденный на скрипучей тарантайке, Петр двинулся по тропинке к дому, чья засыпанная снегом крыша возвышалась над сугробами. Сейчас надо будет успокоить Павла, затопить печь, поставить кашу, вскипятить чайник. Простой, выверенный многими днями жизни утренний ритуал. Здесь, в забытой Богом и людьми деревеньке Разлогово, он обретает особый, многозначительный смысл. Если ты носишь воду, разжигаешь дрова, готовишь еду – стало быть, ты есть, ты существуешь. Иного способа доказать свое бытие вселенскому мирозданию попросту нет.

Павел, как всегда, с радостной улыбкой, выглядевшей нелепо на небритом, опухшем со сна лице тридцатипятилетнего мужика, в одном исподнем встречал брата на покосившемся крыльце. Судьба уготовила ему пожизненную роль деревенского дурачка, того, кто вызывает бабью жалость, брезгливую снисходительность мужчин и страх малых детей. Судьба промахнулась. Нет теперь зимой в Разлогове ни старого, ни малого. Все население деревни – лишь они, братья Возжаевы, старуха Иваниха, что живет за давно закрытым зданием магазина, да «пан спортсмен» – чудаковатый дачник лет шестидесяти, не покидающий свой обитый вагонкой дом ни зимой, ни летом.

– Иди оденься! – прикрикнул на брата Петр, взгромождая бидон на потемневшую от времени лавку в сенях. – Да рожу умой, смотреть страшно. Сколько раз говорил: человек гигиеной силен. Запустишь себя – все, считай, в зверька превратишься, в животное.

– Животное, животное! – радостно прогукал Павел, однако послушно побрел в дом.