Стража последнего рубежа

– Двадцать третий, двадцать четвертый… – бормотала матуха.

– Это же… Полуверок! – вдруг взвизгнула ведьмачка. Ее красивое лицо исказила гримаса страха. И в тот же миг острый золотой луч располосовал полумрак прихожей и звонко залился где-то колокольчик.

– Полуверок у золотухи на поиске! – Женщина повернулась к незнатям, зашипела разъяренной кошкой: – Подстава! Дознатчики скоро тут будут, но вас, иудино семя, я покарать успею!

– Матушка моя… – запричитала Вошица, отступая к двери. – Не губи, без понятия мы. Это все Алконостиха, кость ей в горло, старой чувыре! Она нам шипуляка подсунула, стерва косая!

– Игнис сопитус кларус эксадресцере! – громовым голосом выкрикнула ведьмачка, встряхивая руками. С пальцев ее потекли капли темного пламени, мгновенно разгораясь в яркие огненные шары.

– Кольчугу! – рявкнула матуха, вжавшись спиной в сундук.

Ватажники, обступив свою атаманшу, торопливо бормотали заклятия, грязными пальцами вывязывая невидимые петли защитных чар. По-прежнему надрывался колокольчик, а золотой луч блистал так ярко, что из глаз Вошицы потекли слезы. Махоня застыл между ведьмачкой и незнатями, словно каменный.

– Тактус фулминис! – грянуло в прихожей, и огненный вихрь ударил по ватажникам, но те уже успели поставить на его пути незримый заслон, и пламя расплескалось окрест, опалив мех на висевшей тут же, на вешалке, шубе.

– Уходим! – выкрикнул Два Вершка, первым хватая тяжелый сундук. Давло уже распахивал дверь, Горох кинулся помогать росстанику. Матуха, хищно вытянув шею, схватила Махоню за волосы, дернула.

– Не торопись, любезная! – ледяным голосом произнесла ведьмачка, каблуком высокого сапога наступив на полу армяка шипуляка.

– Сгинь, тварюга поганая! – истошно завопила Вошица и рванула Махоню к себе. Армяк затрещал, шипуляк вскрикнул от боли.

– Гелатус! – перекрывая звон колокольчика, рявкнула ведьмачка.

Лютый холод пал на незнатей. Матуха, мгновенно покрывшаяся корочкой льда, выпустила Махоню и бросилась к распахнутой двери, за которой из темноты подъезда сверкали глаза ватажников.

– Я найду тебя! – пообещала ведьмачка вслед Вошице и пинком захлопнула дверь. За ее спиной в коридоре появился лысый нагой мужчина со скованными наручниками руками, которыми он прикрывал промежность.

– Госпожа, что случилось? – тонким голосом спросил он, удивленно озираясь.

– Марш в комнату, негодный раб! – не оборачиваясь, бросила ведьмачка.

Мужчину как ветром сдуло. Подхватив шипуляка, хозяйка квартиры ловким движением свободной руки свернула луч, пробормотала несколько слов – колокольчик умолк, и в прихожей стало темно и тихо.

– А ты, друг любезный, посидишь пока под замком, – сказала ведьмачка Махоне и сунула его внутрь старинных часов, висевших над зеркалом. Едва она успела вынуть из замочной скважины ключ, как поверхность зеркала пошла волнами и сквозь жемчужную муть проступило женское лицо.

– Здравствуй, Ольга Ивановна, – негромко произнесла тетя Клава, шагая через зеркальную грань в квартиру ведьмачки. – Давненько мы с тобой не видались…

Глава десятая

Это был самый безрадостный Новый год в жизни Сони Разумовской. Ее никуда не пригласили – морионцы в буквальном смысле отвернулись от девушки, старые школьные друзья разъехались кто куда. Пришлось впервые за последние шесть или семь лет встречать праздники дома, с родителями. Мать и отец, когда Соня сообщила об этом, обменялись удивленно-встревоженными взглядами, но ничего не сказали. Они видели, что с их ненаглядной дочуркой в последние недели что-то происходит, но благоразумно решили не вмешиваться.

Накануне и Борман, и Глеб Островной несколько раз пробовали допытаться у Сони, что же ей все-таки известно об Олеге. В конце концов она едва не сдалась и готова была уже рассказать им о тете Клаве и всех тех удивительных вещах, свидетелем которых она стала в дворницкой, но стоило ей открыть рот, как язык отказался повиноваться. Промычав что-то невразумительное, Соня в итоге убежала из клуба и больше там не появлялась.

Дважды ей звонил отец Олега, интересовался, нет ли новостей от сына. Соне показалось, что оба раза он был нетрезв. Она лепетала в трубку какие-то слова, бросала телефон и зарывалась головой в подушки, чтобы никого не видеть и не слышать. Декабрьские дни, прожитые Соней, казались ей бесцветными, серыми, словно бы их нарисовал свинцовым карандашом на грязной бумаге какой-то находящийся на грани суицида художник.

Новый год, елка, подарки, кухонная суета, «Голубой огонек», Динка Сопович, забежавшая «всего на одну минуточку, там меня машина ждет, мы на дачу к Робертику едем, представляешь?» – все промелькнуло мимо в метельной круговерти, талой водой утекло меж пальцев. Немного встряхнула Соню поздравительная открытка от тети Клавы, обнаруженная предновогодним вечером в почтовом ящике вышедшим прогулять спаниеля Играйку отцом.