Стража последнего рубежа

Кочегарок в Москве уже не осталось. Небо над столицей больше не пятнает черный дым, отовсюду исчезли закопченные трубы, пропали груды угля, и кочегары, мрачные, чумазые личности в брезентовых фартуках, выбравшись из жарких недр своих котельных, не пугают ранних пешеходов вопросом: «А сколько сейчас времени?»

Эпоха кочегарок прошла. Город полностью переведен на центральное отопление, ведомственные котельные демонтированы, и за обогрев школ и детских садиков теперь отвечает целый штат ответственных работников, а не кочегар дядя Гриша, которого в любой момент можно было попросить «поддать жару».

Но сами кочегарки остались. Лишившись дымовых труб, с заваренными или заложенными кирпичом угольными бункерами, они превратились в подсобные помещения, кладовки, склады, мастерские для сегодняшнего поколения коммунальщиков. Однако никуда не делись, стоят в них чугунные котлы и топки, иной раз забитые всяким мусором, а по большей части целые и вполне годные к работе.

В одной из таких кочегарок, ставшей складом местного РЭУ, в пустом, покрытом изнутри слоями накипи, но сухом, теплом котле и поселилась поредевшая ватага матухи Вошицы. Старый, еще государя-императора Николая Александровича помнивший доходный дом, угрюмо нависающий над кварталами еще более древних особняков в районе Таганки, приютил незнатей, и никто из нынешних жильцов, скороспелых «аристократов», порождений мутных девяностых годов, не догадывался, с какими созданиями рядом им приходится жить.

После памятного боя с ведьмачкой Рыбихой незнатям пришлось туго. Давло чаровным огнем обожгло голову, и торопень сильно занедужил. Гороху сундук с отпорами упал на ногу, и теперь овинник скакал на деревяшке, костеря всех личеней скопом, а чаровников и чаровниц в особенности. Матуха пострадала меньше ватажников, ей лишь опалило перья, но неожиданный «подарок» от шипуляка, оказавшегося полуверком, потеря сотни уже, казалось, бывших в руках отпоров, а главное – перевернувшийся на лестнице во время бегства из квартиры проклятой Рыбихи сундук сильно испортили и без того тяжелый характер Вошицы. И более всех от нее теперь доставалось единственному практически не пострадавшему незнатю – Двум Вершкам.

Целыми днями напролет матуха перебирала сохранившиеся ключи, которых осталось меньше половины, и ругмя ругала росстаника, обвиняя его во всех бедах, свалившихся на ватагу.

– Лупень ты беспутный, шаромыга криволапая! Нет чтобы плечо подставить, подмочь, гнидское отродье! Где теперь отпоры брать, а? Сколько трудов, сколько ночей бессонных – все прахом пошло. Ой, головушка моя горемычная, ой, долюшка моя скорбная, – завывала матуха, а Горох и верный Давло вторили ей, один – мотая обожженной головой, обмазанной зельем из крысиного помета, другой – скача на костыле по дну котла.

Личеням, что приходили на склад, эти протяжные вопли и странный стук казались гудежом в старых трубах, и коммунальщики со страхом поглядывали на ржавый котел в углу бывшей кочегарки. Столько лет простояла система отопления дома сухой, и вот поди ж ты – ожила, запела.

– Не иначе нечисть какая-то у нас завелась, – высказался как-то прораб. – Ломать надо эту рухлядь. Вон сколько места занимает.

Коллеги его, приканчивая вторую бутылку белой, согласно кивали нестрижеными головами, прекрасно понимая – никто ничего ломать не будет, у РЭУ лишних финансов нет, да и нелишние все расписаны на год вперед.

Два Вершка отмалчивался. Он мог бы возразить матухе и остальным – большую часть хранившихся в сундуке отпоров добыли они с Куканом, но где сейчас брат-заводник? В Ныевой пади. А почему? Много брал на себя, борзел не по делу. «Нет, – говорил себе Два Вершка, – лучше уж я рот на замке подержу. Так вернее будет, да и спокойнее. Матуха погорюет да и отойдет. И все как прежде пойдет – на промысел бегать станем, личеней щипать, отпоры копить. Жизнь не кончилась – и ладно».

Но «как прежде» – не вышло. На второй седмице, как поселились ватажники в кочегарке, явился по их души гость незваный, да такой, что хуже и придумать нельзя, – Кощев посланник, задушник из ближнего круга повелителя московских незнатей.

День был – как все другие, тяжкий. Ватажники только-только перекусили что Ный послал да проворные руки Двух Вершков с соседней помойки принесли. Матуха, ковыряя щепкой в зубах, привычно уже поносила росстаника. Давло и Горох при тусклом свете масляной коптилки играли в зернь, кидая черные самосдельные кости.

– Не свисти – добра не будет, – буркнул Давло, которому не фартило.

– Это ж ты свистишь! – удивленно вскинулся Горох, шевеля длинными усами. – Нет, незнати честные, вы гляньте, что делается! Сам свистит – и меня ж попрекает! У-у-у, обговорник!

– Да я ни вполгубы не свистел! – зарычал Давло.

Матуха повернула голову, каркнула:

– Эй, свистуны! Ну-ка тихо! Я разбирать не буду – обоих огрею!

И тут в котле зазвучал еще один голос, незнакомый, жуткий:

– Это я с-с-свищ-щу. Вс-с-сегда с-с-свищ-щу…