Читаем Страстотерпцы полностью

День был праздничный, именины царевича Алексея Алексеевича, почитание иконы Иверской Божией Матери, святителя Алексея, митрополита московского и всея России чудотворца.

Отстояв службу, отобедав у воеводы, Афанасий Лаврентьевич, оставшись наконец один, предался наслаждению — думать не о деле, не о происках врагов, а праздно, вольно.

Прибытие в Смоленск — начало великого посольского дела. Первый сей шаг осенён благословением Богородицы, чудной Иверской иконой, а стало быть, и патриаршим благословением, ибо Никон потрудился о прославлении афонской святыни на Русской земле. Не дивно ли, осенён сей первый шаг и благословением святого митрополита Алексия, правителя, да ведь и создателя Московского княжества. Единая русская рать на Куликовом поле загородила Мамаю дорогу не только молитвами, но и государственным прозорливым разумом святителя, драгоценнее же всего: не одни русские, но и татары пришли защитить землю. С таким-то предстоятелем грех не ухватить жар-птицы. Та жар-птица — и вечный мир, и вечный союз. Перед великим братством самодержавной России и Речи Посполитой гордые царства Европы — карлы. Огромная Турция, охотница до чужих земель, будет травку щипать у себя дома.

В голове каруселью пошла вереница имён: Ян Казимир, Любомирский, Брюховецкий, Дорошенко, Одоевский, Ртищев, царь, Никон, бедный Зюзин, Радзивиллы, Гонсевские, Потоцкие, Пацы...

Как можно соединить этих людей, это множество устремлений? Как всю ненависть, накопленную веками, превратить в любовь? Чёрное в белое? Одному Богу такое по силам.

Но разве простит Господь раба, если раб не положит жизнь на служение истине?

Почувствовал: вскипающая кровь распирает жилы, не уберёгся от вечной своей обиды. Сколько можно было сделать для царства великого, доброго — родись он у боярина. И осадил себя. Господи! По тысяче поклонов надо бить еженощно, благодарить Всевышнего — не в курной избе явился на белый свет, у дворянина из Опочки. Мила Опочка, да кочка. Да вот лягушечка-то уж до окольничего доскакала.

Вспомнил отца. Вся горячка кончилась. Лаврентий Денисович — сердечный человек! Так ведь и звался между людьми — «сердешный». Не больно-то счастлив был, нёс убытки от пожара, бури, от нашествий, жестоко обманывали друзья, жестоко разоряли родственники, но остался-таки Лаврентий Денисович радостным и сердечным. Всё говаривал: «Солнце-то нынче взошло, светит, греет! Унывать — грех, хмуриться — стыдно».

Перед книгами благоговел, от жизни ждал до последнего часа великого чуда, но за ежедневные чудеса был благодарнейшим Господу молитвенником.

Службу чтил, служить приказывал делом, вкладывая во всё сердце, ум и науку.

Ради науки приставил к сыну грамотея поляка. Латынь отворила дверь в мир великих, польский язык — в жизнь устроителей жизни.

«Лаврентий Денисович, к твоим ногам положить бы все мои добытые чины! Начинал-то ведь службу с низшего звания{37}. Псковским дворянином стал уж после женитьбы. Василию Колобову приглянулся. В зятья принял. Тут саночки-то и покатились в гору!»

Дворянин Колобов был в родстве с Богданом Миничем Дубровским. Дубровский сидел а судьях Приказа большой казны, свой человек Фёдора Ивановича Шереметева, наитайнейшего, первостепенного боярина царя Михаила Фёдоровича. Увы! На закате величия этих людей был замечен и приставлен к тайнам посольского дела. В Молдавию, к господарю Василию Лупу, поехал в 1643 году, а в 1645-м на престол взошёл Алексей Михайлович. Новый царь — новые люди. Век бы куковать во Пскове, да беда за уши из болота вытянула. Восстание черни{38}. Никто не мог объяснить государю толком, что творится во Пскове. Только он, мелкопоместный дворянин Ордин-Нащокин, явившись пред государевы очи, рассказал о явных и сокровенных причинах псковского самовольства, указал на людей, которые смогут вернуть город без большого боя, без пролития крови. Сорок три года тогда ему было, да никогда не поздно государю служить... Теперь — пятьдесят девять. Есть за что укорить себя, есть что оплакивать.

Многие дела задумывались как великие, но всегда находились правщики. Уж так поправляли, что у прекрасного младенца вырастал горб. Не по глупости такое делалось, из одной только зависти.

Об иных замыслах до сих пор приходится молчать как рыба. Изуродуют.

Зависть — сатана России. Георгий Победоносец на белом коне змея копьём пронзил, а зависть на чёрном коне белую птицу копытами топчет.

Горько стало во рту. Желчь. Хотел отдых себе дать, а устроил судилище. Хованский, желтеющий от злобы, смещён, но сам тоже недалеко ушёл...

Прикрыл глаза. Поплыли по широкой воде корабли. Высокие, с трюмами для товаров, с оконцами для пушек, с мачтами. Паруса поставлены, ветром напряжены... По Волге, по великой реке, торгуя с Персией, с Кавказом, можно озолотить оба берега. Но ведь нынче Волга — не государева река, по которой мёд льётся, а бан разбойников. Бан в тысячу вёрст.

Запил желчь квасом, ложку мёда съел.

До петухов уснуть не мог.

Перейти на страницу:

Похожие книги