Страстотерпцы

Но случилось как раз более. Утром в Бахчисарай прискакал гонец, привёз указ Мухаммеда IV, падишаха Великой Порты, и письмо.

«О, Мухаммед-Гирей, некогда крымский хан, — писал повелитель Османской империи. — Счастливый падишах Мекки и Медины отстраняет тебя от Крымского ханства и жалует ханство сыну Чабан-Гирея, Адилю. Вместо покойного шехида Сефер-гази пусть визирем будет его сын Ислам-ага, нуреддином — Мубарек-Гирей, а калгой — Крым-Гирей. Когда моё дружелюбное письмо придёт, подчинитесь падишахскому приказу и прибывайте со всеми султанами к Порогу Счастья, и тогда тебе и султанам будут оказаны милости ббльшие, чем положено по закону. Да будет мир!»

Письмо зачитали в диване и на площади перед дворцом.

Войско взбунтовалось. Хану предложили выступить в поход и осадить принадлежащую османам Кафу. После размышления и советов хан Мухаммед-Гирей вышел к войску и объявил свою волю:

   — Те, кто хочет ехать к Порогу Счастья, пусть едут по морю. Я отправлюсь со своими воинами по суше.

Народ ликовал. Если хан идёт по суше, значит, будет набег на османов. Пора их проучить. Давно пора!

В четвёртую ночь Рамазана, на пиру, хан Мухаммед вдруг вспомнил:

   — Двадцать семь лет тому назад мне был сон, будто я приподнял подол падишаха Дагестана и спрятал под сим подолом мою голову. Я рассказал тот сон тебе, Эвлия Челеби, и ты решил, что я пойду войной на падишаха. Сон сбывается только теперь, когда я в третий раз теряю престол Крыма.

Хан пожелал осмотреть сокровищницу, но не тронул мешки с деньгами. Слишком тяжёлый был этот груз. Распорядиться казной приказал старшему сыну Ахмед-Гирею.

Утром к Шереметеву и темницу явились ханские слуги, сняли оковы с ног, но на голову надели железную шапку, приковали цепочками к этой шапке обе руки.

Ничего не объясняя, повезли на арбе в Бахчисарай.

Здесь Василий Борисович понял: в его несчастной судьбе новый поворот. Хан, убегая, забирает его с собой.

Войску Мухаммед назначил встречу у Ая-Каи, а сам отправился в сторону Керчи, где у мыса Килиседжик у него были приготовлены корабли для переправы.

До Керчи Шереметеву доехать не довелось. На одном из станов к хану явились ширинские беи, потребовали оставить Шеремет-бана в Крыму.

Пришлось бывшему хану смириться, отдать ширинам своего драгоценного пленника.

Вновь очутился боярин в своей пещере с одним окном. Руки от цепей освободили, повесили колоду на ноги.

Наконец прибыл новый хан с новым визирем. Ислам-ага приходил к Шереметеву, слушал его рассказ о гибели отца.

Приказал тюремщикам освободить сидельца от колоды, обещал прислать священника. Шёл Великий пост, боярину хотелось причаститься Святых Тайн.

Иеромонах Успенского пещерного монастыря явился к Василию Борисовичу с чернецом, жидовином.

Пока иеромонах ставил иконы, зажигал свечи, монашек успел передать боярину просьбы Ордина-Нащокина. Было что и Василию Борисовичу сообщить. От караимов, которые стерегли его, от нового визиря Ислам-аги он узнал, что в Бахчисарай приехали послы гетмана Дорошенко, уговаривают Адиль-хана воевать польского короля. Казаки зовут Дорошенко татарским гетманом. В притворной обиде гетман положил булаву, а когда его попросили быть в гетманах по-прежнему, отправил великое посольство в Константинополь. Посольству приказано просить султана принять Украину и всё Войско Запорожское в вечное подданство.

Возрождались старые игры Богдана Хмельницкого.

18

1 марта, на преподобную мученицу Евдокию, когда русские люди смотрят погоду: будет погоже — всё лето пригоже, — в Москву из Мезени привезли протопопа Аввакума.

На последнем стане пристав посылал стрельца в Приказ тайных дел сообщить о прибытии узника.

Для протопопа подали крытый возок без окон, об Иване да Прокопии указа не было, и пристав отпустил их с миром на все четыре стороны.

Господь не оставляет православный народ чудесами. Не диво ли? На последнем как раз стане, когда Иван с Прокопием крепко призадумались наконец, где им жить в Москве, чем кормиться, случайный человек, стрелец, приставленный охранять узника, сообщил:

   — А я, батька, брата твоего знаю.

   — Кузьму?

   — Кузьму Петрова. Я тоже в Барашах живу, у Крестов.

   — Да нешто Кузьма в Москве?

   — Перед самим Великим постом у Ивана Юрьевича Бахметьева поселился.

   — Кто сей Иван Юрьевич?

   — Благородный человек. Дворянин. Поп Кузьма в домашней церкви у него служит, живёт там же, во дворе.

   — Господь тебя послал! — прослезился Аввакум, обнимая стрельца, потом обнял и детей своих. — Ну, милые, ступайте к Кузьме, а там как Бог даст.

Увезли протопопа.

Ехали, ехали, наконец стали. Вышел Аввакум из возка — Крутицкое подворье.

Пристав передал узника монахам, а те, благословясь у протопопа, повели его не в подвалы, а наверх, в братский корпус. Поместили в тёплую, светлую келью с дивными иконами: Божьей Матери всех Скорбящих Радость, великомучеников Димитрия Солунского и благоверного царевича угличского и московского Димитрия да Алексия, человека Божьего.

   — Помолись, брат, перед обедом, — сказали дружелюбно монахи и оставили протопопа одного.