Страсти по Феофану

   — Вы меня смутили, владыка. Не хватает слов благодарности за доверие... Не принять ваше приглашение — значит, упустить явную удачу. Но позвольте всё обдумать как следует? Посоветоваться с домашними...

   — Я не тороплю. И моё рукоположение может отложиться на год, на два... Помни об одном: время не властно над нашей дружбой. Ты талант, Софиан, это знает каждый, кто хотя бы раз увидел твои работы. Нынче побывал я во храме Иоанна Предтечи. Фреска об усекновении главы просто потрясает. Ничего подобного нет нигде. Настоящее диво! И не помогать человеку, наделённому таким даром Божьим, — святотатство! Говорю серьёзно. — Помолчав, продолжил: — Нам с тобой лишь по тридцать семь. Позади половина жизни. Мы уже не юнцы, многое успели, многого достигли. Есть и опыт, и знания. Но вторая половина ещё впереди! Коли будем вместе, горы сможем свернуть, сделать много, много полезного, боголепного! Соглашайся и приезжай!

Живописец разлил вино по чаркам и, подняв свою, радостно воскликнул:

   — За свершение наших светлых планов!

   — Да поможет нам в этом Вседержитель!

2 .

Киприан уехал, а художник никому ничего не сказал о его приглашении. Потому что знал: это явится новой раной на душе Летиции. Ведь она в её состоянии никуда поехать не сможет. И начнёт печалиться, что мешает возлюбленному жить. Снова вернётся к мысли о самоубийстве. Нет, молчать, молчать! Отложить окончательное решение на потом.

Тут внимание Феофана было отвлечено Романом. Юноша однажды явился к хозяину и чего-то мямлил, отводил глаза, прямо не отвечал на вопросы. Наконец, Софиан не выдержал:

   — Говори начистоту, парень. Что-то произошло? Хочешь меня покинуть?

Подмастерье, долговязый и конопатый, с молодой короткой рыжей бородкой, начал блеять и причитать:

   — Упаси Господь! Коли вы меня не прогоните сами, я, учитель, добровольно от вас ни в жизнь не уйду.

   — А тогда в чём дело?

Тот опять опустил глаза и, краснея, выдавил из себя:

   — Да жениться мне вздумалось, вот чего.

Сын Николы расплылся:

   — И прекрасно! Годы твои такие. Скоро двадцать два, подходящий возраст. А невесту уж присмотрел? Вижу: присмотрел. Кто она такая?

У Романа пятна пошли по лбу и шее. Он пролепетал:

   — В том-то всё и дело. Что без вашей помощи ничего не выйдет.

   — Я-то здесь при чём?

   — Выступите сватом. А иначе засмеёт и прогонит.

   — Больно норовиста?

   — О, не то слово!

   — Знатная, богатая?

   — Ну, по крайней мере, считает себя такой.

   — Да и ты не последний человек. Ремеслом владеешь, на кусок хлеба заработаешь. Видный, славный. Добрый христианин. Так какого ж рожна ей надо?

   — Я не ведаю. Только подступиться боюсь. Получить отказ. Оказаться высмеянным ею.

   — Кто ж она? Я-то с ней знаком?

   — Очень хорошо. Слишком хорошо.

   — Имя, имя, дружище!

   — Томмаза...

Дорифор поперхнулся:

   — Что, Томмаза?!

   — Ну.

   — Ты влюбился в Томмазу?!

   — Почему бы нет? Девушка пригожая, ладная, голосок приятный. Умная, достойная. Только чересчур своенравна. И заносчива. Встретимся порой — даже не кивнёт на приветствие. А порой — ничего, хохочет и говорит, мол, Ромашка, ты смешной, рыжий, как лисёнок. Так вонзилась в душу — хуже той занозы!

   — «Хуже той занозы»... — повторил Феофан задумчиво. — Вот не ожидал, право слово... Я, пожалуй что, для начала потолкую с Летицией. Интересно будет её мнение.

   — Вдруг окажется против? — снова испугался Роман.

   — Не переживай раньше времени.

Нет, вдова Пьеро Барди отнеслась к словам живописца в целом благосклонно. Только повздыхала:

   — Рановато, конечно, дочке замуж. Ей шестнадцать в августе... Ну, да если сама захочет, я препятствий чинить не стану.

   — Ты поговорила бы с ней. Так сказать, предварительно. Мальчик не решается, мне тем более вроде не с руки.

   — Хорошо, попробую.

За последний год девушка значительно повзрослела: сделалась стройнее и мягче; тембр голоса чуть понизился, а в глазах появилось милое лукавство, некогда так сильно поразившее Феофана в Летиции. Вызванная матерью, несколько небрежно села на стул и сложила руки у себя на коленях. «Я, пожалуй, выглядела лучше в её возрасте, — оценила родительница, полулёжа в кресле. — И от женихов не было отбоя. А у этой — только подмастерье... Впрочем, у меня дни текли иначе — праздники, балы, гости. А она практически никого не видит. Вот и результат». Вслух произнесла:

   — Видишь ли, Томмазочка... Нам с тобой предстоит выяснить одну вещь, о которой, возможно, ты ещё не думала во всей полноте и конкретности... Но подходит срок... Скоро я умру...

   — Мама! — встрепенулась девица. — Умоляю, не говори такое!..

   — Как не говорить? Жизнь есть жизнь, надо правде смотреть в лицо... Скоро я умру, Дорифор в Каффе не останется — здесь ему делать нечего, он сидит лишь из-за меня, — Дорифор уедет, либо в Константинополь, либо на Русь. И возьмёт с собой сына, так что за Григорио я спокойна. Но какая судьба уготована тебе?

Та взволнованно прошептала:

   — Я поеду с ними...

   — Да захочет ли Дорифор? Он, конечно, человек добрый, великодушный, в высшей степени порядочный. И сейчас к тебе относится по-отцовски. Но потом? Как знать. Ты ему никто.