Страсти по Феофану

Хоть и пьяный, Феофан не направился в главные или боковые ворота, а нашёл тёмное местечко и, цепляясь яростно за холодные скользкие камни, чертыхаясь и съезжая вниз, с горем пополам перелез через стену. Шлёпнулся на влажную землю сада, встал, почистил ладони. В результате падения он слегка протрезвел, впрочем, не настолько, чтобы испугаться и решить возвратиться. Завернулся в плащ и пошёл в сторону горящих факелов на стене дворца, то и дело увёртываясь от стволов груш и яблонь. Подойдя поближе к дому Барди, осмотрелся — нет ли поблизости охраны? — и полез на дерево, крона которого доставала до крыши. Чуть не грохнулся вниз, наступив на сухой сучок, но каким-то чудом удержался на ветке, перебрался на кровлю, обогнул печную трубу и, уже со стороны внутреннего дворика, стал спускаться по колонне на галерею. Тихо спрыгнул на шлифованный мраморный пол и, пригнувшись, засеменил вдоль окон. На втором этаже находились только жилые комнаты (залы для пиров располагались на первом); он увидел вначале спальню дочери (там служанки укладывали девочку в постель), спальню взрослых — совершенно пустую, туалетную комнату с каменной лоханью посередине — тоже пустую, и библиотеку с камином, где при свете свечей кто-то сидел в кресле и читал небольшую книжицу. Явно женщина, но понять, Летиция ли это, Дорифор не мог. Всё-таки решился и негромко постучал по стеклу. Никакой реакции. Снова постучал, чуть сильней. Женщина привстала и взглянула в окно. Протянула руку и взяла свечу. Подошла поближе. Да, она. Он её узнал. Сделал знак ладонью. Пламя осветило оба лица.

Итальянка смотрела ошеломлённо, и подсвечник вздрагивал в её пальцах. Губы что-то шептали. Вдруг нахмурилась, отступила, дёрнула плечом.

Грек забился снаружи, как оса между рамами, стал показывать жестами, что хотел бы оказаться внутри и поговорить. Та не двигалась. Но потом повернулась к нему спиной и пошла по направлению к двери.

«Если сейчас позовёт охрану, я пропал», — промелькнуло в голове Феофана. Он почувствовал себя совершенно трезвым. И поёжился, осознав своё нелепое положение. Надо было лезть обратно и, пока не поздно, бежать.

Неожиданно Софиан увидел, что Летиция возвращается. Подошла к окну, дёрнула за круглую ручку шпингалета и открыла раму. Воздух с улицы отклонил огоньки у свечек. Те затрепетали, как и души у обоих влюблённых. Дочка Гаттилузи огорчённо произнесла:

   — Вы немножечко припозднились, мессир.

Он ответил:

   — Лучше поздно, чем никогда.

   — Иногда бывает наоборот: лучше никогда, чем поздно. Я помолвлена.

   — Главное, не обвенчана.

   — В феврале отбываю в Каффу.

   — Не пущу. Не позволю.

   — По какому праву? — усмехнулась Барди.

   — Я тебя люблю. Ты же это знаешь. И всегда любил. И всегда любить буду. Мы должны быть вместе.

   — Ох, боюсь, ничего не выйдет. Обстоятельства против нас.

   — Нет, неправда. Пресвятая Дева на моей стороне — а иначе я не смог бы сюда пробраться.

   — Да, действительно: как же ты прошёл? Сад кишмя кишит охраной с собаками.

   — Никого не встретил... Разве это не чудо?

   — Чудо, чудо. Может быть, войдёшь? Дует из окна.

   — С превеликой радостью.

Щёлкнул шпингалет. Плотная портьера занавесила окна. Феофан опустился перед женщиной на колени, взял Летицию за руку и уткнулся лицом в нежную ладонь. Он почувствовал запах розовой воды, шедший от недавно вымытой кожи. А вдова нагнулась и свободной рукой провела по его буйным волосам, нежно повторяя:

   — Милый Софиан... Как ты припозднился!.. Как я счастлива, что ты всё-таки до меня дошёл!..

Он поцеловал подушечки её пальцев. И ещё чуть выше — в промежуток между безымянным и средним. И ещё повыше — в голубую жилку на свободном от рукава запястье.

Генуэзка обвила его голову и прижала к себе, к подолу. Тоже опустилась перед ним на колени и позволила поцеловать в губы.

Так они стояли, обнявшись, словно бы страшась потерять друг друга. Словно бы страшась, что сейчас проснутся и, как Прежде, поймут, что всего лишь спали.

Нет, не просыпались. Славный, удивительный сон продолжался, заволакивая обоих, и горели свечи в бронзовых подсвечниках, и распахнутый томик валялся на ковре возле кресла, и на потолке танцевали непонятные блики. Сладкий стон раздался из её приоткрытых уст, и она откинулась, выгнув лебединую шею, смежив веки, сморщив верхнюю губу, крепко стиснув зубы. И дрожала, вся ему подвластная, нестерпимо горячая, как огонь, как солнце. И пыталась растянуть, растянуть взаимное упоение, изгибаясь, как лоза на ветру.

Феофан склонился и поцеловал Летицию в подбородок. Ласково шепнул:

   — Дорогая... я благодарю...

Обессилев, она лежала, разметав руки по ковру, чуть заметно вздымая грудь. Медленно открыла глаза, вроде возвращаясь в действительность, посмотрела на Дорифора, радостно зажмурилась и проговорила:

   — Ты не представляешь, как мне было приятно! Никогда ничего подобного раньше не случалось, клянусь...

   — Да, со мной тоже.

   — И не в спальне, а на ковре, одетые!.. Просто сумасшествие.

   — Мы могли бы перейти в спальню. И начать всё сызнова...

   — Ну, конечно! — итальянка села и, повиснув у него на шее, искренне призналась: — Боже, как я счастлива!

Он ответил: