Страсть и надежда

— Что ты видела? Что ты могла видеть? Не брал Максим у вас никакого ружья. Ты что, не понимаешь, что он не виновен?

Люцита всплеснула руками:

— Люди! Ромалэ! Что творится?! Невеста защищает человека, который хотел убить ее жениха. Хоть бы постыдилась.

— Мне нечего стыдиться.

— Как же?! Миро ранен, а ты тут убийце глазки строишь! Я все видела, не слепая.

— Люцита, врать на суде, чтобы посадили невинного, это тоже преступление. И ты за это поплатишься!

— Отпусти. Это ты поплатишься.

Люцита постаралась вырваться из цепких рук Кармелиты. Но не тут-то было.

Та крепко схватила ее. Девичья возня со стороны все больше походила на драку. Хорошо, Баро и Земфира рядом оказались. Растащили дочек, в разные стороны — каждый в свою.

Баро увел Кармелиту в какой-то глухой переулок. Хотел поговорить с ней по-отцовски, но получилось как-то наивно, по-школьному:

— Дочка, ты отвратительно себя вела. Накинулась на Люциту… Что это такое?

— Я? Это не я, это ты отвратительно вел себя в суде. Как ты мог сказать, что Максим хотел убить Миро?!

— Я же не так сказал. Этот из меня выдавил… как там…что у него был мотив, мог быть. Ты же видела, я пытался не отвечать, но меня вынудили…

— Да какая разница?! Как ты мог так сказать? Ты же знаешь, что стрелял не он!!! А все равно, Что-то хрустнуло. Девушка замолчала. Подозрительно огляделись вокруг, прислушались. Нет, все тихо. Эти старые дома, оседая, сами собой похрустывают.

— А все равно хочешь его осудить, — закончила фразу Кармелита.

— Неправда, я вовсе этого не хочу. И потом, судьба Максима, меня не интересует.

— Да что ж ты за оборотень такой! Судьба человека полностью в твоих руках! И она тебя не интересует?!

— Как с отцом разговариваешь! Если честно, судьба Максима не в моих, а, прежде всего, в твоих руках!

— Это значит, ты будешь продолжать скрывать своего свидетеля?!

— Да. Хотя скрывать осталось недолго. Скоро приговор объявят.

— Кто же дал тебе такое право — распоряжаться чужой жизнью?

— Это право отца. Твоего отца. Я знаю, что этот гаджо несет тебе только боль и разочарование. А я как мужчина, прежде всего, должен беспокоиться о судьбе своей дочери…

Но Кармелита не дала ему договорить.

— Тогда я, твоя дочь, побеспокоюсь о судьбе Максима. Я найду способ, как вытащить его из тюрьмы. Обязательно найду!

Баро сплюнул и пошел прочь.

А по другую сторону от здания суда на свою дочку коршуном налетела Земфира.

— Что за чушь ты несла в суде? Ты что, на самом деле видела, что Максим нес какой-то сверток?

— Может, видела. А может, и нет.

— Хватит морочить мне голову. Говори правду; что ты видела?

Земфира схватила Люциту за подбородок и повернула ее лицо к себе: глаза в глаза.

— Да ничего я не видела, — сказала дочка и отвела взгляд.

— Тогда зачем ты врала? Чего ты этим добиваешься?

— Я хочу, чтобы Максима посадили!

— Скажи на милость, зачем тебе сажать Максима, если он невиновен. Это же просто подло! И потом, ты что, хочешь, чтобы Миро вернулся к Кармелите?

Люцита, не зная, что ответить, залопотала, что на язык подвернулось:

— Да мне… мне… не интересно, что там у них с Кармелитой…

— Всегда было интересно. А теперь неинтересно. Что-то ты темнишь, дочка.

— Мам, ну мам… ты… ты ничего не понимаешь. Я… я… хочу защитить Миро, — вдруг, неожиданно для себя, Люцита поняла, что нужно говорить. — Ведь если Максим один раз пытался его убить, то он и еще может попытаться.

— Бог ты мой! Дочка! Я же говорила тебе: у Баро есть свидетель, который видел, что Максим не стрелял.

— И где же этот свидетель?

— Это знает только Баро.

— Да? А почему же в суде он ничего не сказал про этого свидетеля?! — перешла в наступление Люцита.

И тут уж Земфира замялась, не зная, как ответить дочке, чтоб и не соврать, и никого не подставить.

— Ну, ну… Он барон. Ему лучше знать, когда что говорить.

И тут Люцита сказала, как капкан захлопнула:

— О, конечно. Зарецкий — барон, мудрый барон, справедливый барон. Он всегда знает, что говорит. И наверно, он не случайно сам, при всех заявил, что Максим вполне мог стрелять в Миро!

* * *

Рубину поразили Пашины слова. Неужели он ничего не знает? Сейчас, когда прошло столько лет. И все это время он мучался, чувствуя себя убийцей!

— Паша, Пашенька. Ты, ты не убил его…

— Как? Как не убил? Мне сказали… Постой, так что, он жив?

— Нет, он умер. Но умер всего лишь два года тому назад.

Палыч закрыл лицо ладонью. Потер пальцами лоб:

— Господи, сорок лет! Сорок лет я жил убийцей, чтобы перед смертью узнать, что это не так.

— Паша, ну, какая смерть? Тебе еще жить и жить.

— Да. Ты еще скажи — детей рожать. Я ведь потому и не искал тебя, что считал себя убийцей твоего брата. Мне так сказали, видно, чтоб от тебя отвадить. Но я все время, все это время думал о тебе.

— Я тоже, Паша. На мужа смотрела, а тебя вспоминала. Стыдилась. Но забыть не могла. На Раду, доченьку, смотрела. И представляла, какие бы у нас с тобой могли быть дети.

— Рубина, ты все знаешь. Скажи, что с нами будет?

— А что с нами будет? Мы уже старые, телега жизни не может дважды проехать по одной и той же дороге.