Страшно ли мне?

«Выходя из зала, продолжайте смотреть ему в глаза, а он будет смотреть вам вслед».

Мне страшно взглянуть на этого императора. Помню, как мамин отец все время доставал его из нафталина.

«Были времена, да. Когда Франц-Иосиф был еще жив. А еще лучше было под Марией-Терезией».

Я понятия не имела, кто такие были эти Мария и Иосиф. Но помню, что мама всякий раз смотрела на деда убийственным взглядом.

Вена, чай, освещенные залы, серебряные щетки для волос, принадлежавшие Сиси, потайные двери ее спален, Пратер, красные звезды. Пирожное из венской кондитерской. Когда мы поедем домой?

*

Опять эта комиссия. С тех пор, как меня включили в комиссию «год за два», снова преследуют кошмары. Все эти могилы, матери погибших героев, вся эта кровь, эти страдания родной земли. Эта ложь.

Мы сидим здесь уже семь часов. Каждому, кто был в партизанах, или подполье, или помогал Освободительному фронту, при расчете стажа для пенсии эти годы будут учитываться вдвойне. Мы выслушиваем рассказы людей, и, по крайней мере, половина — неправда. Что сказать? Промолчать?

«Давайте завтра встретимся и поговорим об этих людях», — предлагает Милан.

«У меня голова лопнет от всего этого. Завтра не смогу».

«Тогда в воскресенье».

«Хорошо, в воскресенье», — соглашаются все.

В воскресенье я хотела бы поспать, поспать, поспать. И прогуляться с детьми до пруда.

Поздно вечером возвращаюсь домой. Мама и брат не спят. Рада, что они на ногах. Его все равно еще нет.

«Что с тобой?» — спрашивает брат.

«Да вот, думаю, если бы в войну добровольцев было столько же, сколько сейчас тех, кто требует засчитать им год за два, мы бы расправились с врагом за три дня».

Мамин гуляш, как всегда, великолепен.

*

Она ждет меня в саду. Бледненькая и худенькая.

«Мама, я хочу отпраздновать день рождения. Можно пригласить друзей на день рождения?»

«Я не могу, я так устала. Извини».

Молча кивает, берет меня за руку, и мы идем в дом.

Его еще нет. Опять его нет.

«Спокойной ночи», — произносит дочь и закрывается у себя в комнате.

В последнее время читает запоем. Я знаю, что у нее за полночь горит карманный фонарик. Через силу глотаю суп, оставшийся от обеда. Не слишком ли много я требую от ребенка? Понимания. Постоянно. Часто кричу на нее ни за что. Например, если день выдался такой, как сегодня.

В лабораторию вдруг пришла партийная комиссия. Нет-нет, да и заявятся посмотреть, как я работаю.

«И восхититься», — как сказал один.

Смеюсь. Думают, я с луны свалилась. Вскоре становится известно, что моей лаборатории обязательно нужен начальник, чтобы я могла спокойно заниматься научной работой. И начальником предлагают назначить того самого типа, что во время моего траура явился к нам в квартиру за картинами и коврами, да еще и вытянул у меня припрятанную картину. Ту, «для Тито».

«Дорогие мои, оставьте меня в покое. Почти все архивные партийные документы я вам спасла. Без начальника. Если не отстанете с идеей о начальнике, то я пойду к Матии. Я вполне серьезно».

Конечно, сейчас я, насколько это вообще было возможно, отошла от активной политической деятельности, только вот они забыли — я еще кое-что могу, если захочу.

Стучу в дверь дочкиной комнаты.

«Мы можем в субботу устроить вечеринку, если хочешь».

«Нет, правда, не надо. Не надо», — говорит она, и лицо заплаканное.

«Все хорошо. Спокойной ночи».

Ищу остатки пряжи. К субботе хотя бы свяжу ей кофточку. Такую, с собачками, птичками, грибочками, домиками, солнышком.

Ума не приложу, как все это собрать под одной крышей. Работу, детей, партию, а еще его вечно нет дома. Если сейчас расплачусь, — всё, конец.

*

Сегодня дочка заупрямилась.

«Больше не пойду. Не пойду», — плакала она.

Ни она, ни я этого не понимаем. Когда ребенок говорит «нет». До сих пор я говорю своей матери «вы», а она до сих пор боится своего отца. А этот ребенок нам сопротивляется, говорит, что с нами не пойдет.

«Это же памятный день бригады твоего отца», — уговаривает она девочку.

Дочка сидит на кровати. Сейчас утонет в слезах, думаю я.

«Опять эти бригады, это угощение из требухи, пьяные солдаты. И матери, у которых в войну погибли дети. И рукопожатия. И каждый меня спрашивает, ты такая же умница, как твоя мама. И такая же смелая. И гвоздики, одни гвоздики. Часы ожидания. Эти ваши старые знамена. И все вы пьяные».

Мы переглядываемся. Значит, надо забыть старую историю.

*

Знала же, что утром в парикмахерскую. Но пока стою у портнихи, которая ушивает мне платье.

«Вы опять похудели», — говорит она.

Как будто оправдывается.

«Какая красивая ткань, — говорит. — В последний раз такую держала в руках до войны».

Этот отрез он привез мне из Греции. Он всегда привозит мне что-нибудь красивое. Каждый раз спрашиваю себя, что еще скрыто в нем. В этом человеке. Он продолжает меня удивлять. Собственно говоря, я его до сих пор по-настоящему не знаю. Но портнихе не скажу, откуда у меня эта ткань. А то будет, как с парикмахершей. Сплетни тут же разнесутся по всему городу. С добавлением новых подробностей. Совсем чуть-чуть. А потом из этой мухи тут же сделают слона.

Ну, что же она так копается. Парикмахерская? Успеваю?