Странствия с моим гуру

— Вы питаетесь овощами, пьете молоко, увлекаетесь философией, в вас нет избытка энергии, к тому же вас постоянно гнетет солнце. Так откуда же, черт побери, такая неожиданная жестокость, такая уверенность во владении ножом? — спрашивал я.

— Мы — игрушка в руках богов. Они дергают за ниточки и приводят нас в движение, бросая друг против друга, как кукол в театре. После безумий фанатизма наступает внезапная апатия. Минуту назад человек рвался, рычал, колол, а теперь сидит, свесив голову на грудь, и с мутным взглядом ждет приговора, неизбежного приговора. Уставшие боги выпустили нити, игра окончена, надо платить головой.

— Очень выгодный и оправдывающий грехи образ мыслей.

— Нужно согласиться с тем, — шептал Гуру, — что мы не зависим сами от себя… Мы появились на свет с уготованной судьбой. Ты тоже азиат в гораздо большей степени, нежели хочешь в этом признаться. Я объясняю тебе рационалистически. А детерминанты желез, гены предков, унаследованные привычки и слабости?.. Разве ты не ощущаешь иногда раздвоения личности? Ты действуешь, но одновременно скептически наблюдаешь за собой, как бы заранее предвидя неизбежный результат этой муравьиной возни. И ты хорошо знаешь, что тот, другой, который хочет только познать, и есть настоящий ты. Остальное вместе с телом навязано тебе предопределением или биологией — считай, как хочешь. Хотя это еще не объясняет всего: например, почему ты родился в Европе, если тебя так тянет к нам? Ведь ты прекрасно чувствуешь себя среди нас. Разве ты не думал, что тебе уже приходилось здесь жить?

— Иди к черту, — возмутился я, — мы живем только один раз. Одних это угнетает, для других, как для меня, придает прелесть каждой минуте… Краски неба, шум дерева, жест обнимающей руки — все единственно в своем роде и неповторимо…

— А ты все же ошибаешься, — твердо произнес он, — ты уже когда-то существовал и будешь существовать еще много раз… Мы об этом знаем, поэтому мы более терпеливы и смиренны… Тогда как вы выходите из себя. Вы хотели бы изменить мир в течение жизни одного поколения. Боитесь смерти, как ребенок темной комнаты. Хотите оставить «след после себя»… След в материи, а следовательно, в заблуждении, потому что материя подвержена изменениям. Ваша писанина пальцами на воде выглядит смешно. Единственный след твоей жизни — это ты сам, обогащенный познанием себя, готовый принять новые воплощения.

Я смотрел на его умный лоб, на его карие глаза с теплым блеском. Он окончил Оксфордский университет, ездил по Европе. И все это слетело с него почти бесследно. И так с каждым из них. Сбросит смокинг, обмотается дхоти, сядет на корточках на землю, начнет есть пальцами и предаваться размышлениям — и с облегчением возвращается в себя.

— Итак, дорогой, я еду… — продолжал Гуру, допивая чай. — Я доверяю тебе одну из моих студенток… С нею ты сможешь поболтать обо всем. Она красива, интеллигентна, из хорошей семьи. Только я просил бы тебя…

— Чтобы я не соблазнил ее?

— Нет. Может быть, этим ты как раз оказал бы ей услугу. Хотя так уж легко у тебя этот номер не пройдет. Я хотел просить тебя, чтобы ты не компрометировал ее без надобности… Не води ее в рестораны, в кино, не ходи с нею на прогулки. Короче, не показывайтесь вместе на людях, а то ты испортишь ей репутацию. У тебя будет возможность познакомиться с девушкой из рыцарской касты, побыть с нею один на один, а остальное в руках провидения.

— Ну и в моих. Когда ты приведешь ее?

— Завтра, в сумерки. Она, наверное, придет с дядей, который, прежде чем согласиться на ваши «беседы», захочет познакомиться с тобой. Ты-то парень умный, веселый, но не будь слишком самоуверен. Ты нас и теперь не знаешь.

Гуру допил чай, который, по английскому обычаю, разбавил молоком, по-европейски пожал мне руку и вышел в красное сияние заката.

Пылало пустое небо, и, как из открытой дышащей пасти, разносился теплый запах брожения.

На следующий день после обеда под пристальным взглядом слуг я надел чистую рубашку и, гримасничая перед зеркалом, завязал галстук, а на спинку кресла повесил мягкий шелковый пиджак без подкладки.

Как мы и договорились, они приехали втроем. Гуру их представил. Дядя, с седым ежиком волос, с обвислым и сморщенным лицом, напоминал старую легавую, которая давно уже утратила нюх. Как и полагалось джентльмену, он поправлял завязанную под обтрепанным воротничком бабочку. Старик подал мне покрытую родинками руку. Девушка, закутанная в белый тюль, была худенькая и хрупкая. Одни огромные глаза и полные губы. Здороваясь, она сложила руки перед грудью, как бы защищаясь. Этот жест будил нескромные надежды. Комната сразу наполнилась ароматом белых цветов, вплетенных в ее волосы, затянутые сзади большим узлом.