Странствия с моим гуру

— Разве вы должны помнить наши имена? Скажете, что это были артисты, поэты, музыканты. В здешних местах, чтобы заниматься искусством, надо быть состоятельным человеком. Например, наш раджа — поэт. Пишет он, разумеется, по-английски.

— Недавно он стал учить родной язык, — язвили наши собеседники. — А до этого он объяснялся со своими подданными через сборщиков налогов.

— Мы очень рады, что вы рискнули прийти к нам. Завтра мы снова начнем свое путешествие. Агитатор среди народа неуловим.

В эту минуту вошел трактирщик, вытер тряпкой руки и подал нам вполне приемлемый счет. Хозяева поднялись.

— Нужно удирать. Relation officer уже внизу расспрашивает людей на кухне. Теперь мы можем выйти через парадный ход. Путь свободен. Будем выходить по одному. Лучше не обращать на себя внимания.

Но при виде нас в задымленном зале нижнего этажа голоса утихли. В этот ресторан европейцы заглядывают не часто.

— Дай я поведу машину, — сказал Рысек.

— Что ты здесь делаешь? — изумленно воскликнул я, когда из темноты вынырнул Кришен.

— Саб, — шепнул он мне на ухо, — я увидел машину и стал ждать. Саб, одолжи мне еще десять рупий.

— Снова не повезло? Проиграл?

— Эти кашмирцы — обманщики. Посадили меня спиной к зеркалу. Саб, тут был relation officer, он страшно сердился на меня, грозил, что напишет в Дели, и у меня отберут права.

— Я же говорил тебе, не кури гашиш!

— Но его беспокоило не это. Он злился, что я не знаю, куда и с кем пошли сабы. Я прошу взаймы в последний раз, правда, только десять рупий.

— Не дам. Снова спустишь.

— Саб, на сей раз, клянусь тебе, это не на карты. Деньги мне нужны на подарок для relation officer. Я должен его задобрить. Не хочу, чтобы он написал обо мне в делийскую полицию.

ВСТРЕТИМСЯ В БУДУЩЕЙ ЖИЗНИ

Было далеко за полдень, но жара совсем не спадала. Множество отливающих металлическим блеском мух летело из открытых водосточных канав и с ядовитым жужжанием билось о стекла тщательно закрытых окон. Этот мучительный зной наступил с первых дней апреля. Температура росла, столбик ртути каждый день показывал на одно-два деления выше сорока. А ведь термометр висел под защитой зеленого полога на тенистой веранде. Хотя мне солнце нипочем, но и я, как мышь, пробирался по кромке тени, выскакивал из здания посольства прямо в машину, мчался под палящими лучами к своему дому и одним прыжком влетал в его прохладное нутро. Там мерно работал аэр-кондишен, а под потолком, посвистывая, крутились огромные лопасти вентилятора. Я сбрасывал одежду и влезал под душ, но вода в баке на крыше тоже успевала разогреться. Я топтался в ванной под теплой струей, а повар уже просовывал в дверь седеющую, остриженную ежиком голову, напоминая, что обед на столе. Рис, сладкий и жгучий соус, подрумяненный лук и изюм жгли мне рот, под внимательными взглядами слуг я с трудом заставлял себя проглотить несколько кусков. Мне всегда было непонятно, устраивают ли они это наблюдение просто из доброжелательного любопытства или считают каждую ложку, прикидывая, сколько им удастся вынести, чтобы накормить дальних родственников и приятелей, дремлющих на корточках под раскаленной стеной дома.

Дома я был один. Жена с дочерью выехала в Гималаи. Беспощадный зной не только выматывал тело, но и притуплял сознание. В легком халате и в купальных трусах я сидел за пишущей машинкой. Мне лень было ударять по клавишам, в голове не было никаких мыслей, только их неясные тени смутно проносились в сознании, и настойчивым рефреном все время звучали слова: «Какого черта тебя сюда принесло, разве в Польше тебе было плохо?» Гасла трубка, которую я посасывал, и меня начинали одолевать недобрые думы и видения.

— Саб, пришел Гуру, — вполголоса сообщил сторож, стуча бамбуковой палкой в спекшуюся землю. Потом он ладонью заслонил глаза от солнца и заглянул через окно в комнату. — Саб, проснись!

Я запахнул полы халата, туго затянул пояс и вышел отворить двери.

Гуру снисходительно улыбался. На нем, как обычно, белая рубашка с длинными рукавами, манжеты застегнуты на пуговицы из ароматного сандалового дерева. На ногах — туфли. Тем самым он обозначал дистанцию, отделявшую его от бедняков, носивших сандалии, состоящие из подошвы да петли на большом пальце. Если бы не малюсенькие капельки пота на его верхней губе, я мог бы подумать, что он не подвластен законам природы и жара его не трогает.

— Дорогой мой, — начал он, повернув лицо в сторону прохладной струи от вентилятора, — мы должны будем расстаться. Я выезжаю на два месяца в Кашмир. Здесь уже действительно невозможно выдержать.

— Там твоя родина?

— Нет, но она недалеко оттуда. Мы жили севернее Лахора. До последней минуты никто не верил, что нам придется бежать. Ведь мы так мирно жили с соседями-мусульманами. Когда вокруг нас горели дворы и вырезали целые села, мы всегда считали, что у убитых есть какая-нибудь вина, и, как испуганные дети, шептали: «Идет буря, но нас она, наверное, минует…» Но вот однажды ночью нам дали знать, что наступила и наша очередь. В семье у нас было восемь человек.