Странствия Франца Штернбальда

Теперь я стал ее наперсником и другом-утешителем. Пусть всякий бежит от жалоб и слез красивой женщины, иначе этот поток расплавленного жемчуга подхватит его, как бы он ни сопротивлялся, он вступит в преддверие сердца своей подруги и вскоре пожелает сам стать предметом ее горя и слез. Графиня не довольствовалась обычными утешениями — музыкой, увеселениями, она хотела самую свою жизнь превратить в поэму, а я должен был служить поэтом и живописцем, воплощающим сцены этой жизни. Она читает любовные стихотворения наших предков, она знает их все, и я снова и снова читал их ей, и каждую трогательную строфу, каждое описание, где она открывала нечто общее с ее судьбою, мы повторяли как урок, учили наизусть, декламировали и пели. Но и этого ей мало, я должен сочинять новые песни, которые мы поем дуэтом, один из них вы слышали недавно, в день вашего приезда, их задача — выразить чувство просто, немногословно, более в звуках, нежели в словах. Так бродим мы по лесам, охотимся, поем, наслаждаемся природой и уединением, валторны расцвечивают боль своими звуками, сама графиня — в великолепных нарядах, которые она постоянно меняет: то женское платье, то костюм юноши-охотника — то амазонка, то принцесса. Порой ей приходит в голову одеться Изальдой, Сигуной или Энитой{76}, — героинями книг, которые она читает, и тогда она в фантастических одеяниях блуждает со своей свитой по долинам и дубравам, а мне, несчастному, достается играть роль страстно ожидаемого Тристана или Ивейна{77}, она обманывает себя собственной нежностью и счастлива, мне же, несчастному, столь близко от нее, у ее ног, сжимающему ее руки, играющему ее прекрасными локонами, открывается светлый рай, а у его входа молнией блистает ангел с огненным мечом.

Не так уж велика опасность для невинной девицы, когда она вот так играет с огнем, тем, что распаляет и освещает мир, ибо в ее душе пробуждается лишь благосклонность, доверие, дружба, самое большее — нежность, и только это нужно ей и от партнера по танцу меж обнаженных мечей. Но горе мужчине! Сначала в душе его сладостно разгорается удовольствие, ясная веселость; проводя блистательные часы, он легко парит, словно мотылек в весеннем сиянии, затем его подхватывает более мощный поток, он чувствует себя омытым свежими водами жизни, черпает из них бодрость, торжествуя и ликуя, носится он по волнам, они вздымают его и несут мимо цветущих берегов, мимо виноградников на холмах. Но вскоре ему становится мало этого спокойствия, он хочет захватить, впитать в себя то, чем восхищается издали, он уже не просто радуется красоте, в глубине души он понимает, что благоговеет перед нею, что готов пожертвовать собой: и вот самые дальние глубины души словно прорезает молния — он осознает, что это существо не просто прекрасно и обворожительно, а что оно — единственное, предназначенное его любви, другого такого не будет во веки веков, — и тогда просыпается пламенная любовь со священным огнем в глазах, и она не видит, не чувствует, не мыслит, не знает ничего, кроме нее, ее одной. О отчаяние! Она отворачивается, она хочет быть лишь красавицей и приманкой, а вовсе не той, единственной: и тут небесное поклонение и святость смешиваются с адскими муками, прелестный соблазн превращается в жгучее вожделение, несчастный хотел бы в наслаждении осквернить и уничтожить ту, которую боготворит, ведь она отказывает ему в любви, невинности и рае, и снова с этими мрачными грозовыми тучами вступает в борьбу мягкий свет детской наивности, прежняя веселость, покой цветка среди счастливых дней, на которые несчастный все же не променял бы сегодняшние муки. Вы смотрите с удивлением на меня, рисующего вам эти бездны, я чувствую, вы не понимаете меня; и сколь блаженны вы в своем спокойствии душевном!

Он внезапно вскочил и бросился прочь от погруженного в раздумья молодого живописца, который долго смотрел ему вслед и все не мог надивиться на родившиеся в нем в этот день странные видения, столь знакомые в своей необыкновенности и, вместе с тем, при взгляде вблизи кажущиеся чуждыми и далекими.

Глава шестая

Уже давно Франц слышал рассказ…

^29* …какую роль она играла в его жизни. Графиня с удивлением сказала:

— Как? Вы принесли мне с гор мой собственный портрет? Такой знак внимания я нахожу чрезвычайно лестным.

— Ваш? — воскликнул Франц, забывшись от изумления, и тут сходство показалось ему еще более разительным, и на мгновение он ужаснулся, допустив мысль, что так оно и есть.

— Ах, — глубоко вздохнула вдруг графиня, — нет, это она, моя бедная, несчастная сестра!

КНИГА ВТОРАЯ

^1* …и едва ли прислушивался к разговорам.

Кастеллани сказал:

— Если сначала исследовать вопрос о том, что должно быть искусство, чем оно может быть, то на этом пути мы продвинемся дальше. Я вовсе не собираюсь отрицать…

^2* …если сама картина — ничто? Но даже если бы исполнение было безукоризненно, чем мог бы я насладиться…

^3* Старик подвел Франца к пророкам и сиваллам и молча ушел.

^4* …казалось, двинулись сверху вниз. Он стоял и просил прощения у этих фигур…