Странствия Франца Штернбальда

          И зачем пенять нам на цветок,
Рассыпающийся в прах,
И на то, что слишком краток срок
Трепетного пламени в очах.

          Мечемся, мечтая, что обрящем
Нашу жизнь, которая прошла,
Но любовь гнездится в преходящем,
В долг она берет свои крыла.

          Но скажите, разве счастье
Оценил бы человек,
Если бы в своем бесстрастье
Обретал его навек?

          Пусть разлука преодолена,
И не смеет прерывать измена
Обаятельного плена,
Словно смерть влюбленным не страшна,

          Ах, грозят им вечные оковы,
И любви наносится урон,
Так как пишет время свой суровый
И непререкаемый закон.

          Вот на что мы негодуем,
Перед чем весь век дрожим,
Так что каждым поцелуем,
Словно жизнью, дорожим.

Когда он допел до конца, ему стало стыдно, что он так захмелел, но Рустичи воскликнул:

— Итальянцы, смотрите, немец посрамил нас! Этак он отобьет у нас всех наших красоток!

Андреа воскликнул:

— К счастью, я еще холост, не то я очень бы беспокоился за свою благоверную. Но взгляните на него, теперь он сидит с таким надутым видом, точно собирается произнести надгробное слово. Право, он напоминает мне моего учителя Пьеро ди Козимо{57}; того вечно терзали мрачные мысли, он безмерно боялся смерти и жил в беспрестанном страхе перед какими-то диковинными призраками, и в то же время услаждал себя воистину прелестными, я бы даже сказал, легкомысленными мечтаниями.

Рустичи сказал:

— Пьеро ди Козимо несомненно был один из удивительнейших людей, какие когда-либо жили на земле, картины его нежны и одухотворены сладострастной прелестью, сам же он был подобен узнику, заключенному в себе самом, лишь рука его вырывалась из темницы и, казалось, не имела ничего общего с человеком, которому принадлежала. Искусство его гуляло на зеленом лугу, а в это время фантазия его призывала смерть и изощрялась в создании диких и мрачных масок.

Тут разговор художников прервался, его заглушила болтовня молодежи, обсуждавшей городские сплетни. Та бойкая девица — ее звали Лаура — рассказывала чрезвычайно забавные истории о своих соседках в городе, и никто, кроме Франца, не находил в них ничего неприличного. Сидя напротив, она не сводила с него своих черных глаз; при каждом резком движении, когда она наклонялась, прекрасная грудь ее обнажалась еще больше, руки были оголены и ничто не скрывало их округлости и белизны. Ленора почувствовала укол ревности и тоже обнажила руки, чтобы показать, что они не уступают рукам соперницы, остальные девушки засмеялись.

С каждой минутой все живее делалась беседа. Кто-то предложил спеть, и Ленора с Лаурой под тихий аккомпанемент исполнили известный в те времена дуэт.