Странствие

— Меньше… Уже меньше, — жнец собрал все свое мастерство. — С возрастом люди становятся мудрее. Мы еще пообедаем вместе!

Лойон вышел из комнаты дочери, направляясь на задний двор. Там располагалось грубое двухэтажное здание — казарма для стражи, построенная в те времена, когда жнецы не защищали себя сами. Теперь в казарме архив, которым заведовал старый друг Маурирта.

Расс служил Серпом Правосудия еще при отце — Дайконгоне Четвертом Длинном. На семь-восемь лет старше — он обучал и опекал Лойона. Но как-то, он неудачно спрыгнул с крыши и вывихнул стопу. Знахари вправляли ее, растирали припарками и мазями, привязывали дощечки к стопе, а самого Расса к кровати. Лечение длилось несколько лет, вот только закончилось оно погано — отпиливанием ноги у колена. И каждый нынешний день Расс неловко ковылял с костылем и деревянным протезом, вечно ругая Безжалостную и несчастную крышу.

— О, именитый гость сподобился зайти! А я уж думал в столице переворот, и всех принцев скормили Двуглаву, — проскрипел Расс, завидев Лойона на пороге своей тесной каморки. Желторотый юнец таскал сюда документы, а Расс решал какие скоблить, не доверяя никому, коптя свечи даже днем с неизменным усердием.

— Хочу передохнуть, ну и помочь тебе, дружище! — сказал Лойон. — Чистый пергамент стал очень дорог, нам нужно больше переписывать.

— У меня еще две комнаты неразобранных свитков, — пожаловался Расс. Его залысины отвоевали половину черепа, шрам под глазом походил на Смертный каньон, а борода и усы, как и прежде, нерадиво обрезаны. — Пергамент старый. Есть и гнилой, есть и погрызенный мышами и крысами. Один я не справляюсь, подслеповат стал читать грязную писанину.

— Могу присылать лишь Сатилл и Кани, когда они не заняты, — отвечал Лойон. — Нельзя, чтобы кто-то узнал недоброе.

— Как там мой сучонок? — спросил Расс. — Я его почти не вижу.

— Кани один из первых жнецов Колыбели, — не лукавя, проговорил Лойон. — Он лучше меня тридцатилетнего!

— Надо же! Его шлюха-мать была бы довольна, — вспомнил жнец умершую супругу.

В архиве Лойон просидел до самого вечера, разбирая пергаменты, вспоминая былое. В час убитой подруги вернулся в главное здание, быстро прошел прямо к выходу, где Жнеца Правосудия ожидала новая четверка охраны.

— Идем в Сокрушенный Дворец.

Неумолимая Богиня принесла холод с моря: жнецы шли поеживаясь. Около трактира «Сказочное море» — довольно дорогого заведения, Лойон резко остановился.

— Можете отдыхать! Вернетесь во дворец к полудню!

— Ваше правосудие… — вдруг подал голос один жнец. — Вы не дол…

У трактира горела масляная лампа. Лойон различил говорившего: дюжий, еще молодой, со смутно знакомой крупной харей. Сынок Гахона Урирту или похожий на него тупица?

— Найдешь Бока, — рявкнул он. — Пусть всыпет тебе десять плетей, чтоб ты понимал, когда можно заговаривать со мной.

Желающих раскрывать рот больше не отыскалось. Оставив охрану Лойон почти подошел ко дворцу, однако потом свернул в переулок. Самое трудное незаметно выбраться из квартала. Он избегал редких прохожих, пьяных компаний, факельного огня и света, будто настоящее порождение мрака. Как те рохоргулы — слуги Богини, которых она темными ночами спускает в мир. Карать, хватать людей: мужчин и женщин для свадеб, пыток и казней. Сеять ужас заодно с повиновением. Может он еще встретится с рохоргулом лицом к лицу? Лойон передернул плечами — за бурную жизнь он много раз слышал о людях, похищенных во мрак. По большей части слухи оборачивались простым убийством, но кое-кто пропадал без следа. У южной арки, в свете ламп Лойон испытал облегчение, он пониже надвинул капюшон, показал серебряный знак жнеца и буркнул страже:

— По делу правосудия.

Его пропустили. По городу Лойон передвигался еще осторожнее — таких, как он и при свете Ока не сильно любили.

Грязные кварталы Лойон добрался почти через час, отыскал неприметный дом и тихо стукнул в задние двери.

Кани сразу же отпер — он сторожил с другой стороны. Лойон прошел в ветхий дом, вернее сказать, в половину строения. Когда-то тут жил мастер-сталевар, и дом процветал, как только возможно для Грязных кварталов. Мастер умер от грудной хвори, за ним его работящий сын, в доме оставались сноха и два внука. Они вдрызг разругались: братья разделили дом надвое, заложив проходы, а несколько лет назад старший из них продал половину Кани. В другой половине коротали жизнь: его мать, потихоньку сходящая с ума; ее младший сын, проводящий дни и ночи в поисках ячменной настойки. Поначалу сынок пробовал ходить к новому жильцу, но Кани быстро приставил ему нож к горлу. Дурак ничего лучше не придумал, чем донести жнецам — доносом занялся Кани и на этот раз сам наведался к соседу. Молодой жнец хорошенько прорезал щеку пьянчуге, пообещав в следующий раз отрезать голову. Теперь сосед твердил, что в половине дома никто не живет, это было, в сущности, истиной.