Странный Томас

С внезапно обледеневшего и далекого насеста, в который вдруг превратилось пассажирское сиденье, она одарила меня долгим, суровым, пробирающим до костей взглядом.

На мгновение я попытался прикинуться, будто не понимаю, как больно ударил ее мой вопрос. Сосредоточился на дороге, изображая из себя дисциплинированного водителя, который ни на что не отвлекается.

Но притворство не относится к числу моих сильных сторон. В конце концов я посмотрел на нее, на душе аж кошки скребли, и сказал:

– Извини.

– Я не боюсь секса.

– Знаю. Извини. Я – идиот.

– Я просто хочу быть уверена…

Я попытался закрыть ей рот рукой. Не получилось.

– Я просто хочу быть уверена, что ты влюблен в меня не столько из-за этого, как по другим причинам.

– Так и есть, – заверил я ее, чувствуя себя злым карликом. – По тысяче причин. Ты знаешь.

– Когда у нас это случится, я хочу, чтобы все было как положено, чисто и прекрасно.

– Я тоже. Так и будет, Сторми. Когда придет время. А времени у нас предостаточно.

Остановившись на красный свет, я протянул ей руку. Мне полегчало, когда она коснулась ее своей, сердце забилось сильнее, когда сжала.

Красный свет сменился зеленым. Теперь я ехал, держа руль только одной рукой.

– Извини, Одди, – какое-то время спустя она нарушила затянувшееся молчание нежным голоском. – Это моя вина.

– Никакой твоей вины нет. Я – идиот.

– Я загнала тебя в угол вопросом о том, почему ты боишься оружия, а когда надавила слишком сильно, ты дал мне сдачи.

Она говорила чистую правду, но от этой правды чувство вины за содеянное ничуть не уменьшилось.

Через шесть месяцев после смерти отца и матери, когда Сторми было семь с половиной лет и она носила фамилию Брозуэн, ее удочерила бездетная, хорошо обеспеченная пара с Беверли-Хиллз. Они жили в большом поместье. Будущее рисовалось в самом радужном свете.

Но как-то ночью, на второй неделе жизни в новой семье, приемный отец зашел в ее комнату и разбудил ее. Вывалил перед ней свое хозяйство и принялся лапать ее, пугая и унижая.

Она все еще переживала смерть родителей, всего боялась, чувствовала себя одинокой и покинутой, многого не понимала, стыдилась того, что происходит, в общем, три месяца терпела приставания этого извращенца. Но наконец рассказала обо всем социальному работнику, женщине, которая периодически навещала ее по поручению агентства, обеспечивающего права приемных детей.

После этого, нетронутая, она прожила в приюте при церкви Святого Бартоломео до завершения учебы в средней школы.

Мы с ней начали встречаться в первом классе средней школы и больше четырех лет были лучшими друзьями.

И несмотря на то, как много мы значили друг для друга, несмотря на то, что собирались достигнуть еще большего в грядущие годы, я смог обидеть ее («Почему ты боишься секса?»), когда она слишком уж прижала меня моим страхом перед оружием.

Циник как-то сказал, что самая характерная черта человечества – наша способность вести себя с другими не по-человечески.

По отношению к человечеству я – оптимист. Полагаю, Бог – тоже, иначе Он давно бы стер нас с лица этой планеты и начал все заново.

И, однако, я не могу выбросить из головы утверждение этого циника. Вот и сам могу вести себя не по-человечески, пример тому – мой резкий ответ человеку, который дороже мне всех на свете.

Какое-то время мы плыли по асфальтовым рекам, не находя Человека-гриба, но возвращаясь друг к другу.

– Я люблю тебя, Одди, – наконец сказала она.

– Я люблю тебя больше жизни, – ответил я осипшим от волнения голосом.

– У нас все будет хорошо.

– У нас уже все хорошо.

– Мы странные, нервные, но у нас все хорошо, – согласилась она.

– Если кто-то изобретет термометр, который меряет странность, он растает у меня во рту. Но ты… у тебя – нет.

– Значит, ты отрицаешь мою странность, но соглашаешься с тем, что я – нервная.

– Мне понятна твоя проблема. Некоторые виды странности кажутся крутизной, но нервность – никогда.

– Именно так.

– Так что, как джентльмен, я не могу отрицать твою странность.

– Извинения принимаются.

Мы еще какое-то время покружили по улицам, используя автомобиль точно так же, как человек, ищущий воду, использует «волшебную лозу»[41], пока я не свернул на стоянку «Дорожек Зеленой Луны». От торгового центра, где находилось кафе-мороженое, в котором работала Сторми, этот боулинг-центр менее чем в полумиле.

Она знает о повторяющемся тревожном сне, который я вижу раз или два в месяц в течение последних трех лет. Его неотъемлемая часть – убитые работники боулинг-центра: лужи крови от пуль в животе, сломанные конечности, изуродованные лица, не пулями, а чем-то большим и тяжелым.

– Он здесь? – спросила Сторми.

– Не знаю.

– Так этой ночью он станет явью… твой сон?

– Я так не думаю. Не знаю. Возможно.

Рыбные тако плавали в кислотных потоках в моем животе, вызывая изжогу в горле.

Ладони стали влажными. Я вытер их о джинсы.

Очень хотелось поехать к Сторми и взять ее пистолет.

Глава 22

Автомобили заполнили стоянку боулинг-центра на две трети. Я поездил по ней в поисках «Эксплорера» Робертсона, но не смог его найти.

Наконец припарковался и выключил двигатель.