Страна, о которой знали все

— Я ему обязательно буду представлен. Министр заинтересовался моей скромной персоной. Прудников рассказывал ему обо мне достаточно много и долго. Думаю, я больше нужен Прудникову, чем он мне. Это как раз тот случай, когда ему крайне выгодно оказаться покровителем молодых и способных.

— А если ты не поедешь, все, что Прудников успел сказать, так и останется словами.

— Ну да, министр в подобных случаях никого не утверждает заочно… И мне придется ждать два года, чтобы законным порядком унаследовать трон. Два года, Веточка, семьсот тридцать дней. Не каждый день к нам заглядывают министры.

— Ты ведь можешь и не ездить.

— Да что ты такое говоришь? Не могу я ждать два года, потому что эти самые два года Ермоленко будет работать хорошо, но в меру своих способностей и — по-старому. К чему это мне и стройке, если я могу лучше? Заниматься филантропией, чтобы патриарх получил возможность тихо-мирно допеть лебединую песню? Ничего в этой филантропии хорошего.

— И тебя не коробит, что твой благодетель Прудников сводит таким образом старые счеты с Ермоленко?

— Ну и что? — спросил Гаранин. — Что он его, под расстрел подводит? В тюрьму пытается засадить? Всего лишь маленько нагадит — заставит уйти на пенсию на два года раньше положенного срока. Редкий случай, когда пакость бездарного администратора пойдет на пользу строительству. А если маленькая гадость по большому счету идет на пользу огромной стройке — к чему чистоплотность? Мы же технари, Веточка. Пусть кое-кто боится этого слова, мы же сами ни в коем случае не должны считать его ругательным. Моральные коллизии — для драматургов. Наша работа оценивается не по числу благородных поступков, не по степени накала высоких помыслов, а по количеству произведенной продукции, по количеству новых значков на карте и по тому, что за этими значками стоит. Правильно?

— Ты, как всегда, логичен, — кивнула Вета. — Но ведь мало нарисовать картину с соблюдением всех канонов и пропорций. Нужно еще и душу в нее вложить.

— Это я-то душу не вкладываю? На профана и обижаться бы не следовало, но ты-то…

— А я временами боюсь того, что ты считаешь своей душой, — сказала Вета, и это прозвучало серьезно. — Из кирпичиков-то ведь все складывается — и твоя философия локомотива, и то, что с тобой не любят спорить, и «Роланд» твой. И даже то, что ты не летишь самолетом, а собираешься героически преодолеть эти триста километров на машине — ас-водитель из «Платы за страх»… «Жигули-007». У Джеймса Бонда два нуля перед семеркой — агент с правом на убийство. У твоих «Жигулей» нолик, правда, один…

— Очень мило, — Гаранин не был обижен или раздосадован, скорее не на шутку удивлен. — Ты что, меня в Бонды записываешь? Перебор, Веточка, — двадцать два…

— Перебор, верно, — согласилась Вета. — Ты просто честный супермен из киплинговских баллад — с поправкой на научно-техническую революцию, время и страну. Все равно — и только пыль-пыль-пыль от шагающих сапог… Если бы одна пыль… Судьбы под сапогами. Сегодня одна, а завтра?

Бывали у них и раньше пикировки слабого накала, — куда без них денешься, — но это было не что иное, как словесное фехтование, где реплика не ранит, как не ранит спортивная рапира с тупым наконечником. А вот сейчас все явственнее за словами виделась тяжелая боевая шпага с трехгранным острием…

— Тебе не кажется, что это лишь эмоциональные перепевы иных мягкотелых откровений? — спросил Гаранин. — Тысячу раз мы это слышали: плохо быть хоть чуть-чуть похожим на локомотив, плохо стремиться к достижению своей цели — не приведи господь, обидишь кого-нибудь, кто не умеет бегать быстро и оттого не может за тобой поспеть… Да какое Делу дело до обид и утонченных колыханий души? Если уж взялся чему-то серьезно служить, то, чувствуя свою слабость, не майся комплексами и не криви обиженно губы, когда тебя обходят более сильные…

Вета ответила новыми колкостями. Он не остался в долгу. Разыгралась ссора, уже ничуть не похожая на спортивное фехтование. Остаться Гаранину не предложили, и он сел за руль, не дожидаясь завтрашнего утра — благо портфель со всем необходимым лежал в машине.

Дорога вилась размашистыми дугами, еловые лапы иногда стегали по крыше при резком повороте. Гаранин думал. Он давно остыл, он всегда остывал быстро. Все размышления над ссорой сводились к гипотезе — не решила ли Вета с ним расстаться и не подготавливала ли почву загодя? Иной подоплеки у ее рассуждений быть не могло: то ли нашла другого, то ли просто собралась порвать — неисповедимый выбрык женской души. Вот и стала готовить разрыв, выдвигая глупые претензии к его характеру.

Гаранина это ничуть не радовало — Вете он предназначал в скором будущем стать его женой. Она — оптимальный вариант, предстоит как-то исправлять положение, нужно приложить все силы, чтобы по возвращении…

Мотор заглох ни с того ни с сего, как гаснет догоревшая свеча. Гаранин нажал на тормоз и, чертыхаясь, полез наружу.