Страна, которой нет

- Ничего... - удивляясь собственному раздражению ответил Рахим. - Пусть бы уходили.

Дурацкий вопрос. Будто он мог задержать людей. Будто он стал бы это делать. Хотят жить. Это естественно. Мысли скрипели как пыль, как песок.

- Но они не ушли. Не оставили вас одного, не взбунтовались, не арестовали и не перебили офицеров, чтобы купить себе милость врага. А ведь вы служите с ними совсем недавно. Я прав?

Рахим кивнул. Он не льстил себе. Просто здесь была какая-то задача, какой-то смысл, вернее, тень прошлого смысла. А за спиной... за спиной тоже, наверное, что-то существовало, но поверить в это было тяжело, неудобно. И не хотелось.

Хотелось ему дать переговорщику в челюсть, чтоб заткнулся, наконец – но никак нельзя было. Тогда он просто уставился на Алтына в упор, внимательно разглядывая. Лет, пожалуй, плюс-минус сорок. Аккуратно выбрит с утра, постригся, может, вчера – по вискам шли и скрывались за ушами светлые полосы кожи. Глаза на тусклом от пыли обветренном лице на удивление яркие, с явной безуминкой. Последующие слова переговорщика подтвердили это впечатление:

- Я категорически против того, чтобы разбрасываться такими людьми, как вы и ваши подчинённые. То, что ваши солдаты плохо вооружены и неважно обучены, это, в конце концов, не очень важно. Навыки можно приобрести, а оружие найти. Главное, всё же, сами люди. Поэтому я не предлагаю вам оставить службу. Я предлагаю вам служить тому делу, которому стоит служить.

Рахим попытался издевательски вздернуть брови и покивать – и обнаружил, что голова только что совершенно прошла.

Эпилог: «Отпуска нет на войне»

Александр Бреннер, посредник

Генерал Бреннер смотрел запись, меняя ракурсы, и в который раз думая, что очевидец - самый худший свидетель. Очевидец занят собой, своими сиюминутными выводами и оценками, он - даже если что-то понимает в том, как организован мир вокруг - все равно попадает в ловушки восприятия. Все равно. Поэтому лучшие военные мемуары написаны по сводкам и учебникам. А в самых лучших личная память - только окраска для вкуса. И он, Бреннер, никак не исключение из этого правила. Сидел в той же комнате и не видел ни черта. Не понимал, что невменяемый заключительный оратор, сволочь белая, просто не держится на ногах, вымотан так, что моторика полетела. Отечность легкая - воды много пил и не спал. И еще глаза чем-то залил перед входом, чтобы красноту скрыть. И даже не притворялся. Почти. Просто позволил нам прочесть усталость как испуг. Впрочем, не нам, в гробу он нас видал, а всем своим паукам и паучищам, мол, не своей волей я на этом месте оказался, это его солнечное величие так пошутить изволили, а я, ничтожный, в ужасе трепещу, но повинуюсь. Убедительно бы выглядело, если бы он моргать не забывал.