Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

Дал отбой. Выбежал из-за перегородки. Уставился на засиженные мухами объявления о закрытии телеграфных линий в связи с установленным перемирием с Германией: на Ревель, Минск, Псков. Искал Украину, тот самый Луганск, который спрашивал мужик, все еще шаривший в своей лубяной котомке, и не находил; не находил и Киева, который спрашивал сам, и Екатеринослава. «Мы, это мы в комиссариате прошляпили, и они имели право так держать себя, манкировать…»

Вышел на воздух. Заходил взад и вперед по пыльной обочине мостовой. «Комиссариат, конечно, виноват. Там тоже надо устроить нагоняй кому следует. Но эти-то бюрократы, формалисты! Газет, что ли, не читают? Могли бы и догадаться!.. Могли, да не захотели — вот в чем дело. Могу, да не делаю — вот лозунг саботажников».

Две извозчичьи пролетки подкатили неспешно. Из первой, неуютно озираясь, не зная, видно, как следует себя держать, выбрались двое чиновников, вальяжных, в летних почтовых тужурках, разом щелкнули портсигарами. Сзади подходили ревизоры — хмурые, чем-то расстроенные, показывали на него, Подбельского.

Портсигары пришлось убрать. В молчании все затопали наверх, в кабинет начальника конторы, по-прежнему не пожелавшего даже повернуть головы от бумаг. Ну, да теперь это уже не имело значения!

— Первым делом, — твердо, уже успокоившись, сказал Подбельский, — объявляю об увольнении гражданина Охрименко со службы. Без права занимать какие-либо должности в почтовом ведомстве. Второе: прошу вас, представителей администрации округа, объяснить, чем руководствуется чиновник там, внизу, принимая телеграммы в города Украины, хотя известно, что связи с Украиной нет. Прошу, отвечайте!..

Молчание длилось довольно долго. Охрименко встал, лицо его было заметно растерянно. Сказал заикаясь:

— Мы… Все циркуляры исполняются… Насчет Украины их не было… ей богу!

Подбельский поднял руку:

— Ваше мнение нам не интересно. Я, кажется, ясно сказал, что вы уволены со службы. Мне важно знать мнение работников округа.

Один из тех двоих, в летних тужурках, повернулся, сказал, чуть подрагивая пухлой бледной щекой:

— Почтовый округ никогда не был самостоятельной единицей, распоряжения из центра… Да, действительно, насколько я помню, циркуляра насчет Киева и других городов Малороссии не поступало.

— Так. Не поступало. Верю. — Подбельский язвительно сощурился. — А скажите мне, пожалуйста, хотя бы один процент творчества, служебного творчества, разве не по плечу почтовому округу? Или на его вывеске теперь стоит жирно: «Формализм»?

Бледная щека снова дрогнула.

— Простите, это проповедь или выговор?

— Полагайте, как вам удобнее. Главное, усвойте, что нам не нужны бюрократы, которые к тому же еще и обманывают народ!

Подбельский повернулся, стал спускаться вниз. Ревизор догнал его, взяв за руку, отвел в угол.

— Нам в Верхней конторе устроили обструкцию, Вадим Николаевич. Верите? Мы в округ и кинулись, а тут вы звоните. Обстановочка ой-е-ей! Главные оппозиционеры тут, в Нижнем, — организация телеграфных техников. Эсеры и меньшевики ими руководят. На общем собрании решили не исполнять приказаний комиссара; потому-де, что он назначен новым Потельсоюзом… Белогвардейское гнездо прямо, а не советская почта!

Подбельский слушал и думал о своем. Ему до странности пустыми показались охватившие в Ярославле сомнения насчет ритуала встречи, каким должен быть приезд наркома. Он вдруг понял, что во встречах и проводах вообще нет нужды, потому что, куда бы он отныне ни заявился, он приедет не инспектировать, не осенять своим присутствием подчиненных, а руководить. Да, так же просто и обыденно работать, как в Москве. И он сказал ревизору:

— Значит, так. Вечером мы соберем общее собрание и постараемся здешних господ телеграфистов посерьезнее призвать к порядку. А вас я назначаю временно начальником конторы, на место зажиревшего Охрименко. Бог с ней, с проверкой. Надо дело делать.

Ревизор не сразу понял сказанное, растерянно моргал. Потом улыбнулся:

— А что, верно, Вадим Николаевич! Я готов. Чего нам ждать?

Глава седьмая

1

В Москве, возвратившись из поездки, он пробыл всего день. Тревогой и болью за родной город хлестнуло сообщение: в Тамбове мятеж.

Он сразу вспомнил, что говорили ему в Ярославле про скапливающихся в городе офицеров, по-новому, еще острее ощутил задиристую наглость нижегородских эсеров-телеграфистов. В Тамбове все это перешло в крайность: арестованы партийные и советские работники, три комиссара расстреляны, объявлено о свержении Советской власти — ее заменил «военный комитет», куда вошли офицеры, приехавшие в город с Западного фронта на демобилизацию, местные эсеры и кулаки. Правда, быстро пришло еще сообщение: стоявший неподалеку от Тамбова Минский отряд при поддержке местного интернационального отряда мятеж подавил, порядок восстановлен.