Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

Он попросил кучера погонять, но до почтовой конторы, двухэтажного здания с грязно-серым фасадом, сплошь залепленным афишами и объявлениями, и, напротив, чистым, тщательно подметенным тротуаром было недалеко. Качнув пролетку, он спрыгнул на землю, мельком оглядел просторно расстилавшуюся площадь перед конторой, купола собора рядом и шагнул в полусумрак за входной дверью.

Какой-то человек, вероятно начальник конторы, преградил путь — в почтовой тужурке со споротыми петличками, с лицом, застывшим в напряженно-приветливой улыбке. Сзади слышалось, как подъезжали отставшие экипажи с ревизорами, и Подбельский помедлил, ожидая, когда его спутники окажутся рядом, протянул руку встречавшему, пошел следом за ним в зальчик, обведенный деревянным барьером со стеклянными окошками; из-за барьера сквозь распахнутую дверь доносился стрекот телеграфного аппарата.

Народу в зальчике было немного, человек пять, и все они как по команде обернулись на входящую группу, а из крайнего окошка показалось лицо чиновника с близоруко сощуренными глазами.

Начальник конторы уже не улыбался, держался со спокойным достоинством, но Подбельский не мог Отделаться от охватившего его чувства досады и осознанного понимания, что вся эта его инспекция выглядит не так, как должна была бы выглядеть. А как — он не знал и сердился, чувствовал, что действительно уедет сегодня же дальше по намеченному маршруту, в Нижний Новгород.

— Ну что ж, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал поспокойнее. — Контора как контора. Ревизоры займутся своим делом, а нам с вами, товарищ, — он слегка дотронулся до руки начальника, — надо бы поговорить отдельно.

— Извольте. Прошу.

В кабинетике на втором этаже царил чинный порядок. Уютно тикали стенные часы. Со стен смотрели железнодорожные карты, а за настежь растворенными окошками лежала уже знакомая площадь, вся в зеленых пятнах травы, разросшейся на необхоженных местах.

С минуту молчали, как бы прилаживаясь друг к другу, и Подбельский прибавил к тем, прежним мыслям еще одну — что вот и не знает, с чего начать, хотя многое хотел бы узнать от начальника конторы. Вернее, не то чтобы не знает, а просто хочет, чтобы ритуал наркомовского посещения был строг и по-деловому краток, но чтобы не был он похож на старорежимные ревизии с их подобострастием снизу и высокомерным презрением сверху, с обоюдным равнодушием к делу. Вместо всего этого, отторгнутого, решительно отброшенного революцией, хотелось простого товарищеского общения и вместе с тем какой-то торжественности, что ли, откровенного уважения — нет, не к нему лично, к Подбельскому, а к тому званию, которое он носил: народный комиссар…

— Скажите, — произнес он наконец, прерывая свое затянувшееся молчание, — вы давно заведуете конторой?

— С марта прошлого года.

— А до этого были чиновником, да? Ну, тогда позвольте мне задать вам вопрос, минуя многое, что, быть может, следовало выяснить прежде. Как вы оцениваете работу Комиссариата почт? Вы чувствуете наши намерения поставить дело, победить разруху?

Начальник конторы чуть заметно усмехнулся:

— Как же не чувствовать! Ведь мы не дальние. Такая поговорка есть: «Ярославль-городок — Москвы уголок…» — Он ласково, по-северному обкатывал звук «о». — Циркуляры пошли посвоевременней. А насчет саботажа, так мы с ним, пожалуй, справились — в разрезе ваших требований, товарищ парком. Распростились кое с кем недавно, ячейка Потельсоюза заводилой была…

— А коммунисты в конторе есть?

— Двое. Один вот ячейкой руководит. А сам я сочувствующий…

— И новые работники приходят? Где берете?

— Так где, в городе, Ярославль по грамотности с каким хочешь городом в России поспорит. Гимназист, известно, к нам не пойдет, а нам и не надо. Лучше, который к народу поближе. Барышни вот две неплохо работают. Раньше-то как бы мы их взяли? Должны были в браке с почтовыми служащими состоять, не иначе, кастовость поддерживалась. А теперь хорошо… Ставки, конечно, маловаты по теперешним ценам, так говорят, повышение будет, правда?

— Будет, обязательно будет.

— Приятно слышать. Голодно ведь в городе. Я за Коростелью живу, тут у нас речка есть, за конторой, в Волгу впадает, а дальше слобода возле знаменитой Ярославской мануфактуры. Так скажу вам, товарищ народный комиссар, беда, как с питанием рабочим приходится.

Подбельский слушал и чувствовал, что освобождается от прежних своих трудных, настороженных мыслей. И все потому, что напротив, за столом, покрытым истертым сукном, сидел человек, в сущности близкий, полный тех же забот, что и он, народный комиссар, и, наверное, вот только для того, чтобы увидеть его, этого человека, стоило приехать сюда, в «Ярославль-городок», как он мило и просто сказал, — приехать, чтобы потом, в Москве, знать, что этот человек все всегда услышит и все поймет.