Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

Николаев посмотрел лукаво, тоже усмехнулся.

— А ведь и правда нет, Вадим Николаевич. И вы знаете, а вернее, чувствуете, что нет. Все отомрет в средствах связи, уступит место радиотехнике. И не только в средствах связи, она принесет живой театр в каждый дом, в избах зазвучат симфонические оркестры. Даже страшно подумать, что мы стоим у начала всего этого, что от нас зависит скорость головокружительного прогресса!

Потом, работая над докладом съезду Советов, Подбельский вспомнил эти слова Акима Николаева. Нет, в докладе нашлось место и традиционным средствам почты — сколько надежд вселяли те же три тысячи вновь открываемых отделений! Удлинялись почтовые линии и тракты, отделения брали на себя новые функции: распространение печатных изданий, прием объявлений, не говоря уже о том, что при каждом из них должна иметься сберегательная касса. Но рядом со всем этим прочно встала строка из «головокружительного» — о подготовке организации воздушной почты, а радиотелеграф, его настоящее и будущее, занял целый раздел — и о том, что газеты ряда городов уже получают радиобюллетени из Москвы, и о сотнях специалистов, разбросанных бурными событиями по стране, которых ведомство берет на учет, и о научной лаборатории, появившейся недавно у Наркомпочтеля, и даже о том, что ведомство имеет совершеннейший тип приемного радиоаппарата конструкции Бонч-Бруевича, который превосходит (данные Николаева) все существующие приемники всех стран.

Может быть, чуть-чуть в пику военному ведомству в докладе говорилось: «В будущем мы создадим радиостанции, которыми снабдим броненосцы и аэропланы, подводные лодки и города». Это была его, Подбельского, собственная мысль, его вера.

Стоило бы сказать и об эмблеме советской почты — новой марке, но он поостерегся: рановато, еще не все ясно. По поводу проектов марок, предложенных Луначарским, он ответил, что настаивает на том, чтобы вместо слов «Республика Россия» на них значилось: «Социалистическая Россия». Нарком просвещения, однако, не принял предложения, переговорил с Лениным, и вот Горбунов, секретарь СНК, передал, что Владимир Ильич согласился с новым предложением Луначарского, чтобы на марках стояло: «Советская Россия». Что ж, хорошо, так приемлемо. Но о рисунке новой марки все-таки надо еще подумать. Важно, очень это важно…

А с военными зачем пикироваться? Лучше с ними советоваться заранее. Переданный в СНК проект декрета о централизации радиотехнического дела после обсуждения был возвращен для доработки, с требованием в трехдневный срок представить заключения наркоматов по военным и морским делам.

Но это значит, что новое обсуждение не сразу, а после Пятого Всероссийского съезда Советов. Съезд открывался 4 июля.

На первое заседание съезда Подбельский шел в приподнятом состоянии — как же, собирается высший орган власти в стране, и он, его постоянный представитель, нарком, будет держать отчет в том, что сделано и что впереди. Анна Андреевна волновалась, стояла рядом, когда он перед зеркалом тщательнее обычного завязывал трикотажный, в поперечных полосках галстук, поправила ему шляпу — с тугим верхом, упруго загнутым краем полей. Он ободряюще кивнул ей, привычно прижал под мышкой портфель — там лежал его доклад съезду.

Уже накануне, на заседании большевистской фракции, стало ясно, как прочно спаяны делегаты-коммунисты: голосовали резолюцию и против не выступил ни один. Радовало и общее соотношение голосов на съезде: 773 коммуниста, а левых эсеров — 353. Политика СНК, судя по всему, должна бы получить одобрение.

Должна… «Левые», однако, думали иначе.

После доклада Ленина на трибуну ринулся член левоэсеровского ЦК Камков, и только громкий шум в зале остановил его ругательскую речь. Камкова сменил Черепанов, тоже член ЦК, и перешел к угрозам. Их продолжила Мария Спиридонова, лидер «левых», красивая, истерически взвинченная, она не скрывала, что мира между двумя правящими партиями отныне быть не может.

Подбельский оглядывал зал: сотни лиц, тянувшихся по рядам, по высоким, в тусклой позолоте ложам и ярусам. Не впервые уж находил взглядом темный пиджак, черную косоворотку и по-восточному выразительное лицо, чуть прикрытое стеклышками пенсне: Прошьян. Тоже член левоэсеровского руководства, он почему-то не выступал, даже не обнаруживал ни единым жестом своего отношения к происходящему. Застыл в широком кресле, чуть привалившись вбок. И вдруг вспомнилось: так же неподвижно он сидел в своем бывшем наркомовском кабинете на Большой Дмитровке. Хвалил Ленина, его политику, а потом, стоя возле двери, бросил: «Наша партия, верьте, момент не пропустит… Не знаю, встретимся ли, пересекутся ли наши дороги». Позже они не встречались: Прошьян работал в Высшей военной коллегии.

Но о чем же он думал теперь, каменный, непроницаемый Прошьян?

2

Комендант Большого театра заглянул в ложу, сообщил, наклонившись к самому уху:

— Вам нужно срочно в Кремль.

— А где Свердлов? — спросил Подбельский.

— Он там…

Подбельский подхватил портфель, быстро спустился к выходу.