Сторожение

Я подхожу к окну и вижу
в саду деревья и дорожки,
и светофор, и столб, и рожки
троллейбуса. И снег, и жижу —

такая слякоть. На снегу
от фонаря подобье круга.
В нем кто-то словно от испуга
весь скрючился — и ни гугу.

Он, озираясь на дома,
уж одурел от этих бдений
ночных, — отпугивает тени,
как тот семинарист Хома.

Но Вия нет... И хорошо,
что этот пьяненький поднялся
(я говорил всегда, что пьянство —
беда), поднялся и пошел...

Он, равновесие храня,
дойдёт. Ему и не приснится,
как тяжелы они, ресницы,
того, кто смотрит на меня.

Смотрящий в окно

Подожди, постой, расскажу.
Такая история. Такая история.
Рамы-то у нас очень старые,
стекла давно не менялись.
Лет, наверное, тридцать.
Ну вот.
Утром станешь, бывало,
занавеску отдернешь:
а он уже смотрит в окно —
огромный, широкоплечий, три на четыре.
Сходство...
какое там сходство.

Стекла, значит, от старости как бы они оплывают,
стекла текучи.
Понимаешь, аморфность, физика стекол...
Преломляют, короче.
Поведешь головой —
он тебе подмигнет!
(нет, серьезно)...
Поведешь головой —
он тебе подмигнет и насупится,
щеки надует, шмыгнет носом.
(ужас какой-то!),
весь наморщится, скуксится,
будто кислое съел...
Что там Гоголь, тут въяве портрет оживает!
Сюр — да и только.

Оккультизм.
Он у нас молодел год от года.
Нет, представь, это было оккультное действо:
по весне
ночью (обязательно ночью)
неизвестный художник,
мастер,
так назовем, —
да, мастер монументального макияжа
подводил ему брови и убирал морщины со лба
(непогода ведь портит лицо).
Утром встанешь бывало,
Занавеску отдернешь:
звезда появилась,
звезды как олимпийские кольца —
в том же порядке.
Ощущение: стыд.

Ощущение: стыд.
Стыд с примесью недоумения.
Стыд с оттенком гражданского мазохизма.
Стыд, вытесняемый самоиронией.
Стыд. —
В чем деду стыд, в том бабе смех.
Нет, правда,
когда останавливался автобус
и веселые иностранцы, смеясь, фотографировались
на фоне,
я,
честное слово,
готов был провалиться под землю, —
во мне патриот шевелился.
Проходящему мимо
остается лишь улыбаться:
мы-то всё понимаем,
дескать, мы всё понимаем,
нет, мы всё понимаем.
Иронический культ. Паралич языка. Анекдоты.
Кошмар понимания.
Всё понимаем.

Анекдоты вполголоса.
И что характерно:
это не признак боязни, а дань традиции.
Никто никого не боится.
Все всё давно уже поняли.
Дураков нет. Говорим правду.
О,
обличительный пафос!

Лишь оконные стекла
искажают действительность.

1983

Профессор Вагнер отменяет опыт

Черчилль. Я — Черчилль.

Голос электрика. Я ничего не вижу.

Дзержинский. ...Мы все тогда были живы...

Из пьес М. Шатрова