Сторожение

Михаил Васильевич Милонов
спит и вздыхает во сне с тоскою,
грезится нечто ему костромское,
баловню столичных салонов.

Николай Федорович Грамматин
в Костроме уснул как убитый,
а когда почувствовал флюиды,
проснулся и сел на краю кровати.

Думает, не написать ли другу эпистолу?
Тут и Милонов проснулся: не написать ли другу?
Один глядел в потолок, а другой тем временем в
                                                                   угол,
а в печных трубах ветер насвистывал.

И подумал Грамматин: ветер дует.
И подумал Милонов: дует, дует,
будто кто-то в трубе черт-те чем колдует,
помолчит, помолчит, а потом как задует!..

— Не грустите, Грамматин.
                         — Да мы не из тех, кто
понапрасну грустит, однако сложно
тайны жизни постигнуть, а завтра на службу
в Костромскую гимназию, ибо директор.

— Не скучайте, Милонов.
                         — А мы не скучаем;
что ни день, то кутеж и веселие — давеча
я придумал сатиру на Василия Львовича,
так ведь он угощал меня, помнится, чаем...

О труды наши, о дни! О годы жизни...
Неусыпные бдения над столом в халате...
Что-то будет, Милонов? (А ветер капризный
аж свистит в трубе...) Ничего, Грамматин.

1984

Гравюры

1980

«Красноломких закатов Коломна...»

* * *

Красноломких закатов Коломна,
голубей, непохожих на птиц,
обитателей сумрачных комнат —
персонажей все тех же страниц...

Когда оползни света, по склону
крыш скользя, исчезают совсем,
ты припомнишь, согласно Платону,
то, что было незнаемо с кем,

или этого не было... Это
лишь привиделось раньше, во сне, —
нереальные оползни света
и закат, отраженный в окне.

Это шествие зданий бок о бок,
эти трещины на мостовой
и тяжелое небо — как обух,
занесенное над головой...

III.

«Я подхожу к окну и вижу...»

* * *