Столетов

Столетов смело выступает против решений, протаскиваемых реакционерами. Он ведет свои атаки необычайно продуманно и расчетливо, умело выводя на чистую воду благолепых мерзавцев. Столетов говорит всегда спокойно, без выкриков, очень вежливо, но тем сильнее убийственная логика его слов, тем больнее обжигает противников сарказм его замечаний. Он бьет недругов неторопливо, тщательно выбирая направление ударов.

И видит, как они доходят до цели. И вот уже противники, припертые к стене, не выдерживают своего притворно благодушного тона, выходят из себя, начинают брызгать слюной, глазки загораются злобой, на лицах выступают красные пятна. «От нападений Столетова на заседаниях, — писал Андрей Белый, — расстраивались сердца, случались истерики». Так оно и было. Белый не указывает истинной причины «нападений Столетова». Принимая на веру версию, распространявшуюся реакционной профессурой, он говорит, что Столетов был просто-напросто беспринципным скандалистом. Он умалчивает о том, что атаки Столетова были атаками против всего реакционного, псевдонаучного, затхлого, закоснелого.

Говорим: русская наука, русские ученые. Вспоминаются замечательные открытия, замечательные люди, чистые рыцари науки. Но на кафедрах университетов и в научных учреждениях были не только Ломоносовы и Менделеевы, Лобачевские и Бутлеровы. Немало там было и просто охотников до профессорского жалованья. Имена этих людей канули в Лету. Их знают разве что уж очень дотошные историки. Но одно дело — рассматривать через лупу мемуаров, разных архивных документов этих людишек, другое — быть их современниками, находиться с ними рядом. О, тогда они были всемогущи! Не преуспевая в науке, они великолепно преуспели в искусстве карьеризма, организации склок, подсиживания. Эти люди отравляли жизнь настоящим ученым, вынужденным находиться под одной крышей с ними.

Рядом с Ломоносовым был подлец Шумахер, рядом с Брашманом — Юркевич, не гнушавшийся печататься в трудах Киевской духовной академии, в поповском издании.

Профессор! Это слово в прежние времена употреблялось как синоним чего-то консервативного, крайне спокойного, приспосабливающегося к власть предержащим, как синоним чего-то очень рутинного. Сколько в старой литературе есть иронических образов профессоров! Серебряков в «Дяде Ване» Чехова. А какова университетская затхлая среда в чеховской «Скучной истории»! Существовало даже выражение «профессорская наука». Это была наука маленьких идей, скучного пережевывания общеизвестных положений. Но были, конечно, и другие профессора. Борьбу с казенной лженаукой вели лучшие русские ученые. Они выступали против этих лизоблюдов, людей с шарнирными душами — только нажми, и сложится, не ломаясь, — стяжателей, людей с учеными званиями, а интересами лавочников. К боровшимся с такой профессурой и примкнул Столетов.

Не нужно было быть пророком, чтобы уже по первым шагам Столетова понять: трудна будет жизнь этого человека.

Высоко принципиальный, необыкновенно честный, непреклонный в своих убеждениях, Столетов никогда не уклонялся от борьбы, если в ней была необходимость.

«Этого человека, — писал А. П. Соколов, — никогда нельзя было упрекнуть, что он ради своих интересов изменил свои убеждения, что он старался приспособиться к требованиям среды или обстоятельствам. Он предпочитал оставаться верным своим принципам, хотя это иногда ему стоило немалых страданий. Чувство долга, высокое сознание долга было одной из замечательнейших сторон Столетова.

Никогда, ни при каких обстоятельствах Столетов не извращал истину, не старался ради каких-либо интересов представить факты или события в ложном свете. Слушавшие Александра Григорьевича Столетова всегда знали, что его рассказ точно, без всяких прикрас, не скрывая никаких темных сторон, рисует действительное положение дел».

«Признав что-либо справедливым или натолкнувшись на несправедливость, — пишет К. А. Тимирязев, — он шел напрямик для достижения первого, для устранения второй. Не выискивая борьбы, он никогда не уклонялся от нее ради эгоистического желания спокойствия, достижения житейских благ или сохранения так называемого «мира и согласия»… В этом потомке старых новгородцев было что-то гордое, непреклонное — полное отсутствие той податливости, той, так сказать, пластичности, готовой ко всему приспособляться».