Сто полей

Далеко-далеко красный кирпичный амбар притих, не сопел и не вздрагивал. Паром и лодки ушли на другой берег. На мосту через реку, вытекавшую из озера, переминался народ с вилами и хворостом. Ворота за мостом были заперты. Народ терпеливо ждал, уважая традиции. День – время живых, ночь – время мертвых. День – время покорности, ночь – время восстания.

В ядовито-синей озерной воде плавало красное заходящее солнце. Вдалеке по стеклянистой дороге скакал отряд всадников.

Впереди человек в камчатом кафтане с золотыми пчелами, с золотой плетеной тесьмой, – платье аравана. Ферязь спутника – холодная, лазоревая, кисть с яхонтом, завязки тоже яхонт на шести концах, – личный уполномоченный государыни, и, между прочим, отменный математик, гордость столичного храма Шакуника. Толпа ворчала, но расступалась. «Успеют или нет», – подумал настоятель, сбегая по ступенькам.

У ворот отец Кедмераг, бледный, шептал Арфарре на ухо:

– Храм – это неважно, фабрика – неважно, – шептал он. – Склады – вы же знаете, там динамит, там акролеин, а они все палить будут. И лаборатории – там же дивные вещи…

Всадники рассыпались по храмовой территории вслед за монахами. Темнело.

Столичный уполномоченный сполз раскорякой с седла и протянул настоятелю бумагу.

– Донос наместника Рехетты в столицу, – сказал он. – Писан час назад. Копия. Оправдывает народный бунт против храма Шакуника. Пишет: «Храм Шакуника убил изменника Баршарга, чтобы занять его место. Разве может народ стерпеть такое? Если народ встанет на защиту государя – можно ли не восхищаться народом?»

– Где Даттам? – спросил Арфарра.

– Уехал с утра в город, – ответили ему. – И не возвращался.

Солнце тонуло у стены, а напротив, под ногами толпы, на синей воде оттиснулась бледная, как плохо намоченная печать, луна Галь. Толпа удовлетворенно ворчала.

– Да задержите же их как-нибудь, – простонал настоятель.

Араван Арфарра велел распахнуть ворота и громко закричал, что власти провинции и посланец государыни готовы выслушать обвинения народа.

Сквозь толпу протиснулись десяток простолюдинов, казенный писец, землемер с красным носом, да оборванный монашек-шой.

Араван Арфарра и отец Дох, математик, уселись посреди резной террасы. Двенадцать народных истцов встали слева, монахи, ответчики, – справа.

Степенный шорник, видя, что никто его не прерывает, говорил все смелей и самозабвенней.

– Вся провинция знает: это злые духи открыли шакуникам тайны красок и механизмов. Храмовые торговцы ходят до страны мертвых, золото храма намыто из подземных рек.

Кто-то в небе надышал на печать луны Галь, и она стала совсем отчетливой, а в толпе вместо людей стала одна темнота и факелы.

Маленький послушник проскользнул на террасу и склонился к уху настоятеля. «Мастерские под охраной, – прошептал он. – Динамит увезли в город, в управу господина Арфарры.»

Тут настоятель поднял глаза и увидел, что мастеровой бестолково топчется по пуховому ковру, похожему на дивный сад, и заляпал жемчужные цветы своими опорками.

– Раньше здесь жили свободные общинники, а вы их превратили в храмовых рабов. Но мало это, – отобрав земли, вы устроили так, что мы по-прежнему платим с земли налоги!

Настоятель засмеялся на храмового раба и сказал:

– Ты изгадил ковер!

Тот испугался, сошел с ковра и закричал:

– Народ требует, чтобы храм вернул земли и еще зеркало вернул!

– Какое зеркало? – осклабился настоятель.

– Зеркало государя Иршахчана из Небесной Управы. Вы его сперли, а теперь шпионите в него за всякой звездой на небе и всякой травкой на земле.

– И ты думаешь, – спросил задумчиво настоятель, – мы не углядели в этом зеркале, как ты беседуешь с наместником Рехеттой?

Храмовый раб побледнел.

– Господин инспектор, – сказал настоятель, оборачиваясь к столичному математику, – прикажите вашей страже повесить эту сволочь повыше, а остальных разогнать.

Все замерли.

– Я не могу отдать такой приказ, – проговорил столичный инспектор.

Было слышно, как веер, выпавший из рук настоятеля, стукнулся деревянной ручкой о пол.

Столичный математик неторопливо поднялся:

– Если народ негодует на вышестоящих, – заметил он, – значит, тому есть причины. Повесить бунтовщиков – не значит устранить причину бунта. Попробуем же разобраться, в чем дело.

Вечный разум, – продолжал столичный книжник, – однажды пошутил, и этой шуткой стал бог-ремесленник. Бог-ремесленник создал наш мир, и обременил в этом мире дух – телом. Он, однако, тоже пошутил и оставил в нашем мире нечто подобное вечному разуму – разум человеческий. Вы, в храме Варнарайна, хотите уподобиться богу-ремесленнику, пославшему в мир Иршахчана. Вы обременили мысль – телом, телом машины. Ваши механизмы тленны, как колосья и дома, вместо того, чтобы быть безупречными, как законы разума. Вы хотите погубить разум второй раз и заставить его приносить прибыль.