Сто полей

– Ну, самого-то Ира никто, кроме желтых монахов, не видит. Они люди праведные, не то что наша братия, шакуники. Если Ира небескорыстный человек увидит – с ума сойдет. Как Ир родится, – в городе праздник. Все управы нараспашку, чиновники народу кланяются, люди нагишом бегают, всех бесплатно кормят. Через неделю у Ира родится сын – один из желтых монахов. Он уже идет по всей провинции, людей лечит, будущее предсказывает. Это большое счастье – если Сын Ира прошел. Там и урожай выше, и люди здоровее. Да вы сами увидите. Иров день уже месяц назад как был. Сын Ира уходит на восток, возвращается с запада; через четыре-пять дней придет и к нам на фабрику.

– Стало быть, – спросил Ванвейлен, – месяц назад в Анхеле был Иров день, народ побегал голышом, посмеялся над властями, – и на десять лет успокоился? И что же, многие верят в сына Ира?

– А чего же не верить? – обиделся приказчик Хой. – Вон у тебя на шее божок-то болтается… Небось, тоже умеет лечить. А твоему божку против сына Ира – как уездному писцу против столичного хранителя покоев…

Приказчик Нуш не выдержал и захохотал.

– Ты его не слушай, господин, – сказал Нуш. – Это все глупости про Ира рассказывают. А что погромов нет, так это потому, что нищих мало. Раньше, если ты без общины или без цеха – значит, ты голь перекатная. А теперь ты маленький, да человек. Зачем человеку справедливость наводить, если у него кусок хлеба есть? Он бы и не прочь, да понимает: сегодня он справедливость чиновнику наведет, а завтра кто-нибудь – ему.

Возле колодца в нижнем городе толпились недовольные женщины: нынешней ночью из скважины ушла вода.

– Разве это бабье дело – править? – говорила бойкая толстая старуха. – Вот извели государя Харсому – теперь и с полей вода уйдет.

– А ведь кто извел-то, – сказала сухонькая, востроносая женщина рядом с Бредшо. – Храм Шакуника и извел. Как настоятель к телу подошел, так мертвец весь задергался. Сама видела.

Четверо путников снова зашли в харчевню. Здесь, в Нижнем Городе, харчевни были без открытых террас, зато кормили – не тем, чем предписано, а так, как заплатишь.

Ванвейлен ел тыкву на меду и прислушивался к разговору за соседним столом.

Человек в форменном кафтане гончара жаловался громким шепотом:

– Шесть тысяч бронзовых горшков для государева сада и к каждому два серебряных лопуха. Так он в документах нарисовал баржу как полную да и потопил ее по уговору. А лопухи теперь в частных садах. Мало того, что святотатство, – нам ни гроша не дал.

– Да, сказал его собеседник, – надо бы помочь государыне Касии покарать святотатцев.

Третий собеседник возразил:

– А карать-то нынче далеко идти. Экзарховы чиновники не просто так грабили. Они души свои отдали на сохранение в храм Шакуника. Держат их там в хрустальных кувшинах. Разобьешь кувшин – и нет человека.

– Какая у чиновника душа? – сказал с досадой гончар. – У него вместо души – серебряный лопух, да и тот краденый.

– Ну, стало быть, лопух и отдали на сохранение.

Приказчики посерьезнели и действительно стали искать Даттама. На поиски ушло три часа.

Господин Даттам взбежал по ступеням управы наместника.

– Наместник занят, – сказал ему стражник в желтой куртке.

Даттам молча шваркнул желтой курткой об стенку.

Наместник Рехетта стоял на мраморных мостках у Малого Океана и кормил пестрых рыб.

Даттам взбежал на мостки.

– Опять за старое, да? – заорал Даттам. – Мало вам миллиона мертвецов? Они вам спать дают, вам несправедливость спать не дает!

Пестрые рыбки разлетались от мостков, меняя цвет испуганно и стремительно, как человек меняет убеждения. Рехетта глядел на племянника непонимающими глазами.

– Да уж вы мне-то не лгите, – закричал храмовый торговец. – Это ваши люди мутят народ против храма. Это доказать будет проще простого. Мой приказчик – и тот двоих знает, в аравановой управе полные списки лежат.

Рехетта покачал головой.

– Вы ошибаетесь. Я виделся сегодня утром с теми, кто возмущен самоуправством храма. Но я велел им ждать.

Даттам рассмеялся.

– Вы – лжец. Или – банкрот.

Оплывшие глазки Рехетты стали еще удивленнее и грустнее.

– Банкрот, – повторил Даттам и махнул рукой в глубину сада. – Это все – дареное, даже не краденое. За эти двенадцать лет вы так и не нажили своим трудом ни гроша. Весь ваш капитал был – народное мнение. Ненадежный капитал. И если вы не лжете – то сегодня вы прогорели. А если вы лжете – то вы опять бунтовщик, и на этот раз с вами, надеюсь, не будут церемониться.

И Даттам побежал прочь из сада. На пути ему попалась, вся заплаканная, жена наместника, дочка желтой куртки.

– Господин Даттам, – закричала она, ломая руки. – Ведь он это все, чтоб меня извести! Я знаю, в своих доносах государыне он первым условием поставил: развод, развод…

Настоятель храма Шакуника глядел с широкой террасы через подзорную трубу. Быстро смеркалось, вечерние цветы пахли все сильней.