Стиратель

– Он… – Фотина всхлипнула. – Он… Я думала – я верила, что он меня любит. Он целуется, будто меня любит. И ты тоже верил. Ты мне сам говорил. Он бессердечный, он…

– Погоди. – Матвей поднял руку. – Погоди-погоди. Давай по справедливости. Мухи отдельно, котлеты отдельно. Может он тебя на самом деле любить? Вот это вот все – и любит тебя. Почему бы и нет? Судя по тому, что я видел…

– Он просто использовал меня, чтобы я его защитила перед нейтралами. Чтобы я всем подтвердила, что он отказался от сделки с демонами, что он герой. Что он неподкупный. Что он благородный. Он рассчитывал, что я никогда не узнаю того, что сообщила мне бабушка. Наверное, помаленьку стирал ей память и рассказывал всем о ее деменции, что очень правдоподобно, в ее-то возрасте. Но что-то упустил. Отвлекся на тебя. У нее восстановились кое-какие воспоминания, и она скорее позвала меня.

Матвей покачал головой.

– Непохоже. Вот как хочешь, что-то тут не клеится. Он должен был вести себя по-другому.

– По какому это другому?

– Он должен был принять твое предложение и задушить тебя в объятиях, а не говорить, что ты сама скоро заберешь свои слова обратно. Он же не знал, что тебя вызвонит его бабушка? Он должен был сам побыстрее сделать тебе предложение, чтобы ты никуда не делась. И не должен был оставлять тебя одну, раз ты такой драгоценный свидетель, многоуважаемый нейтрал-целитель. Целительница. Нейтралка. Уважаемая. Он должен был…

– Да ему претит, – заявила Фотина. – Я ему противна.

– Ну да, очень заметно, – закивал Матвей. – Оторваться только не может, а так да.

Фотина пихнула его локтем, а потом повернула ключ в замке зажигания.

– А мы с ним поговорим и его обо всем напрямую спросим, – сказала она решительно. – Вот лицом к лицу.

Глава 13

Машина летела вперед, резко тормозила, неловко поворачивала, и Матвей сто раз проверил, что пристегнут. Сам он сесть за руль не мог: не было при себе документов, да и боль, что дробила голову на осколки, не позволяла надеяться, что он справился бы лучше, чем Фотина.

Впрочем… она же целительница.

– Фотина, ты не остановишь машину? У меня сильно болит голова. Ты бы могла боль снять, хоть немножко? Я понимаю, у тебя у самой состояние не ахти, но…

– Да могла бы, конечно, – процедила сквозь зубы Фотина и лихо зарулила в ближайший переулок. – Сразу бы сказал.

Припарковавшись, она отцепила ремень, повернулась к Матвею и положила прохладные пальцы ему на виски. И вновь, как впервые, в затхлый чулан полился солнечный свет и ворвался свежий ветерок. Боль огрызнулась, но стала стихать. А вместе со светом и воздухом к нему возвращалась и способность мыслить ясно. Если это можно так назвать, конечно.

– Фотина, – проговорил он, не открывая глаз.

– Тс-с.

– Фотина. Он знал.

– Что?

– Он знал, что ты от него отвернешься. Он знал. Какой смысл был разыгрывать такое представление, если он сразу знал? Не ради меня, конечно, он был готов запихнуть меня и Ассо в самолет тут же, не отходя от кассы. На братьев рассчитывать на суде вряд ли стоит, они же близкие родственники, кто их станет слушать, в любом случае… А про тебя, Фотина, он знал. Посмотри, как он вел себя. Только вспомни, как он себя вел.

Фотина застонала от досады.

– Пока он тебя не убьет, ты будешь его славить.

– Я его не славлю, Фотина. Ты вспомни. Сядь спокойно, не забывай дышать, и вспомни, как он себя вел. Что говорил. Как говорил. Как смотрел.

– Да он все время ведет себя одинаково! Как будто он… крокодил.

Матвей бесшумно засмеялся.

– Ты еще и смеешься! Я не шутила, я вообще абсолютно серьезно – знаешь же, крокодил, он лежит в реке, совершенно как бревно, а потом он безжалостно…

– Джуд говорил, что он рептилия. В том смысле, что его мама-кромешница была саламандра. Да и есть, наверное. Саламандра ведь ящерица, да? А ящерицы – это рептилии. Так что ты близка к истине. Но нет, Фотина, нет. Он не вел себя как крокодил. Нет же.

«Уже началось… то, что мне обещали».

«Я как радиация… Токсичные отходы».

«Не говори сейчас того, что ты потом заберешь обратно. Не надо».

«Дальше будет некогда. И… И разное. Если б я мог все предугадать».

И последнее горькое, отчаянное заклинание, которое, как он понимал, ничего не может изменить: «Я тебя люблю».

Голова у Матвея болеть перестала, но защемило в груди.

– Фотина, – сказал он. – У тебя нет ощущения, что мы дураки?

– Всю дорогу, – сердито отозвалась она.

– Всю дорогу, ага. Фотина, не показывайся ему на глаза, пока не успокоишься. Он не выдержит, если ты на него нападешь. Будет что-то страшное.

– Страшное точно будет, когда я до него доберусь. Я…

– Фотина. Как жаль, что ты не можешь сама себя полечить так, как подлечила меня, чтобы мозги прочистились. Ты не понимаешь.

– Я не понимаю. Я ничего не понимаю. Как я могла связаться с…

Матвей закивал.