Когда выбрасывает бедныхВрач, как рыбак — плотву, молчу.Ведь без врача не обойтись мне,Уж лучше не перечить мне врачу.20Пустившего конвейер инженера,А также всех рабочих на износ, —Хвалю. Кричу: техническая эра!Победа духа мне мила до слез!21Учителя и розгою и палкойВесь разум выбивают из детей,А утешаются зарплатой жалкой,И незачем ругать учителей.22Подростки, точно дети низкорослы,Но старики — по речи и уму.А почему несчастны так подростки —Отвечу я: не знаю почему.23Профессора пускаются в витийство,Чтоб обелить заказчиков своих,Твердят о кризисах — не об убийствах.Такими в общем представлял я их.24Науку, что нам знанья умножает,Но умножает горе и беду,Как церковь чту, а церковь уважаюЗа то, что умножает темноту.25Но хватит! Что ругать их преподобья?Через войну и смерть несет их ратьЛюбовь к загробной жизни.С той любовью,Конечно, проще будет помирать.26Здесь в славе бог и ростовщик сравнялись.«А где господь?» — вопит нужда окрест.И тычет пастор в небо жирный палец,Я соглашаюсь: «Да, там что-то есть».27Седлоголовые Георга Гросса{58}Грозятся мир пустить в небытие,Всем глотки перерезав. Их угрозаВстречает одобрение мое.28Убийцу видел я и видел жертву.Я трусом стал, но жалость не извел.И, видя, как убийца жертву ищетКричал: «Я одобряю произвол!»29Как дюжи эти мясники и ражи.Они идут — им только волю дай!Хочу им крикнуть: стойте! Но на стражеМой страх, и вдруг я восклицаю: «Хайль!»30Не по душе мне низость, но сейчасВ своем искусстве я бескрыл и сир,И в грязный мир я сам добавил грязьТем самым, что одобрил грязный мир.
1930
Померкшая слава Нью-Йорка, города-гиганта
Перевод Е. Эткинда
1Кто еще помнитО славе Нью-Йорка, города-гиганта, гремевшейВ первое десятилетие после мировой войны?2Эпические песни слагались в честь исполинской чаши, которойв то время была эта Америка!Cod’s own country![1]Мы ее называли по одним лишь начальным буквам —США,Словно известного всем, единственногоДруга юности.{59}3