Когда третья зима всемирного кризиса наступила,Крестьяне под Нивалой валили лес, как обычно.И, как обычно, низкорослые лошадкиВолочили бревна к реке, но в этом годуОни получили за бревно всего пять финских марок, то есть столько,Сколько стоит кусок мыла. Когда наступила четвертая весна всемирного кризиса,Были проданы с молотка дворы тех, кто не уплатил осенью налогов.Те же, кто уплатил, не могли купить овса лошадям,Необходимым для всех работ — полевых и лесных, —И у лошадей торчали ребра, чуть ли не протыкаяШкуру, лишенную блеска. И тогда пристав из НивалыПришел к мужику Руусканену на поле и сказалВажно: «Разве ты не знаешь, что есть закон,Воспрещающий мучить животных. Взгляни на твою лошадь. РебраТорчат у нее из-под шкуры. Эта лошадьБольна, ее надо зарезать».Сказал и пошел. Но три дня спустя,Проходя мимо, он снова увидал РуусканенаСо своим тощим конем на своем крохотном поле, словноНичего не случилось, и не было закона, и не было пристава.Озлясь,Он послал двух жандармов с строжайшим приказомОтобрать у Руусканена лошадь иНемедленно отвести подвергавшееся издевательствам животноеК живодеру.Жандармы же, волоча за собой лошадь РуусканенаПо деревне, увидели, когда оглянулись,Что из всех домов высыпают крестьяне и бегутСледом за лошадью, и на краю деревниОни неуверенно остановились, и крестьянин Нисканен,Смирный мужик, приятель Руусканена, высказал предложенье:Соберут они, дескать, всем миром, немного овсаДля этой лошади, и тогда ее резать не надо.Так что жандармы привели к животнолюбивому приставуНе лошадь, а крестьянина Нисканена, носителя радостной вести,Спасительной для лошади Руусканена. «Слушай, пристав, —Так он сказал, — эта лошадь не больна,Она просто не ела, а РуусканенБез своей лошади с голоду помрет. Зарежь его лошадь,И вскоре придется зарезать хозяина. Так-то вот, пристав».«Как ты со мной говоришь? — сказал пристав. — ЛошадьБольная, закон есть закон, и потому ее зарежут».Угрюмо вернулисьВместе с Нисканеном в деревню оба жандарма,Вытащили у Руусканена из конюшни лошадь Руусканена,Собрались волочить ее к живодеру, но,Подойдя к краю деревни, увидали, что там пятьдесятМужиков стоят, как гранитные глыбы, и смотрятМолча на обоих жандармов. МолчаОставили оба клячу у края деревни.По-прежнему молчаКрестьяне Нивалы повели клячу РуусканенаНазад, в конюшню.«Это мятеж!» — сказал пристав. Через деньПоездом из Оулу прибыло десять жандармовС винтовками — в Нивалу,Окруженную цветущими полянами, чтобы только доказать,Что закон есть закон. В этот день каждыйМужик снял с гвоздя, вбитого в чистую стену,Ружье, висевшее рядом с ковриком,Где вышиты были изречения из Библии, — старое ружье,От гражданской войны 1918 года. Оно было выданоПротив красных. ТеперьЕго повернули против десяти жандармовИз Оулу. Уже в тот же вечерТриста крестьян, пришедших из многих окрестныхДеревень, окружили дом приставаНа холме близ церкви. Несмелой походкойВышел пристав на крыльцо, поднял белую рукуИ сладко заговорил о лошади Руусканена, суляОставить ее в живых, но крестьянеГоворили уже не о лошади Руусканена, — они требовалиПрекращения продаж с молотка и отменыНалогов. Напуганный до смерти,Пристав побежал к телефону, потому что крестьянеЗабыли не только о том, что есть закон, но и о том,Что есть телефон в доме пристава, и он передалВ Хельсинки ко телефону свой вопль о помощи, и в ту же ночьИз Хельсинки, столицы, на семи автобусахПрибыли двести солдат, вооруженных пулеметами, во главеС броневиком. И эта военная силаОдолела крестьян — их пороли в Народном доме.Суд в Нивале приговорил зачинщиковК полутора годам тюрьмы, чтобы в Нивале былВосстановлен порядок.Изо всех виновныхБыла помилована только лошадь РуусканенаВследствие личного вмешательства государственного министра,На основании многочисленных петиций.