Стихея

Перед глазами встало улыбчивое лицо Айви. Они с ней не успели помириться. Последние слова, что они бросили друг другу, были пропитаны ядом предательства. И в следующий раз, когда она увидела Айви, это уже была не она. Сотни ведьм раздирали тело Мари, попеременно выхватывая над ним контроль. Она помнила, как оглушила Айви, как связала ей руки и волокла безлюдной ночью по коридору. Все боялись полнолуния, никто их не заметил. До тех пор, пока неожиданно сильные руки Мари не привязали Айви к столбу и не подпалили костер. Потом заметили все, но были уже поздно.

А еще Мари вспомнила, как вливала в горло Джорджи ядовитую настойку и видела в ее широко раскрытых глазах чужое отражение.

Все это делала она, пусть и под влиянием душ ведьм, но не будет ей за это прощения.

– Не хочу говорить об этом, – коротко добавила Мари.

Она поднялась по ступенькам и нажала на дверной звонок. По дому разнеслась мелодичная трель. Несколько минут они стояли молча, потом услышали шаги.

Дверь открылась, и некоторое время Мари и Элизабет молча взирали друг на друга.

– Значит, пришла.

– Пришла.

Элизабет куталась в серую кашемировую шаль и напоминала отощавшую птичку. Она посторонилась, пропуская их с Дейзи внутрь.

– Мисс Метаксас? – Она вскинула брови. – Только не говорите, что вы тоже… – Она запнулась и с тихим стоном закрыла двери, отрезая щиплющий мороз. – Две студентки-ведьмы в Вэйланде, прекрасно, что может быть лучше.

– Все не так плохо, как кажется, – неловко улыбнулась Дейзи.

– Как ты ее нашла? – Элизабет устремила взгляд на Мари.

– Кровь всегда призовет кровь. – Она пожала плечами. – А вы и правда отдаленно напоминаете Берггольца. Хотя прошло три века. Но в вашем лице угадываются черты Люциуса. – Она сняла пальто и повесила в шкаф. Дейзи тем временем запуталась в собственном пуховом шарфе, но вскоре разобралась с ним и остальной верхней одеждой.

– Откуда вам известно, что он – мой предок? – Элизабет прищурилась.

– Мне многое известно. А теперь я хочу поговорить с мамой.

Элизабет побледнела, хотя казалось, что больше некуда:

– Не думала, что мое знакомство со Стихеей произойдет вот так.

– Ждала, что сожжешь меня на костре?

Легкая улыбка тронула тонкие губы Элизабет, и она стала подниматься наверх:

– И да, и нет. В дневниках Берггольц писал, что нет страшнее ведьмы, чем Стихея. Но он не упоминал, что у вас были столь тесные отношения, чтобы называть друг друга по имени.

– В те времена дружба с ведьмой была равносильна тому, чтобы заболеть проказой. Поэтому Люциус скрывал ее даже в своих дневниках. Он был хорошим человеком, лучше, чем некоторые… – Мари задумалась, вспоминая глаза Ноэля. Растерянные, испуганные, как у щенка. Она выдохнула. – Но это уже совсем другая история.

Они остановились возле двери в спальню:

– Ребекка поправилась, правда болезнь сильно ее подкосила. Она пыталась увести тебя из Вэйланда, но, по непонятным причинам, ничего не вышло. – Элизабет отступила, пропуская Мари, а сама обратилась к Дейзи: – Пойдемте, мисс Метаксас. Теперь мы на одной стороне. Так что расскажете мне, почему вы приехали учиться в Вэйланд и как Эллиот допустил это.

Они пошли обратно на первый этаж, и до Мари донесся ответ Дейзи:

– Эллиот до последнего не знал, что я еду в Вэйланд. А когда узнал, пришел в такой «восторг», что несколько месяцев не общался со мной. Теперь я понимаю, почему он был против…

Мари нажала на дверную ручку и вошла в спальню. Возле окна стояла пожилая женщина, та самая, которую Мари встретила возле «Чайной». Седые волосы свисали вдоль лица, на котором морщины рисовали долгие и тяжелые годы жизни.

Старуха отвернулась от окна и пристально посмотрела на Мари. Ей понадобилось несколько минут, чтобы сфокусировать взгляд и прорваться сквозь чары.

Постепенно дурман развеялся. Волосы налились цветом, морщины разгладились. И Мари увидела маму. С их последней встречи прошел почти год, и за это время все изменилось:

– Я привыкла дышать одиночеством,
Я привыкла смотреть в пустоту.
Пусть предсказано это пророчеством,
Жить одной было невмоготу.
Почему не сказала и бросила
Ты дитя на распутье времен?
Было мне и тоскливо, и холодно,
Под землею так гроб погребен.
Ну, давай же, проси же прощения,
Объяснения твои ни к чему.
Слишком поздно, в моем отражении
Не увидишь ты дочку свою…

– Я тосковала, – прошептала Ребекка и раскрыла объятия.

Исхудавшие руки, льняное платье висит, как на вешалке. И все же объятия матери таили в себе надежду на тепло и защиту. Она всегда ее защищала, но цена оказалась непомерно высокой.

– На мне были чары, поэтому я тебя не узнала.

Ребекка растерялась, когда Мари не подошла к ней, и медленно опустила руки.

– Возможно, это сделала Несса… Скорее всего, именно она сдала меня Обществу.