Степан Разин. Книга вторая

«Да и как не свернуть! — рассуждал атаман. — То держава великая, войско! А то пустой сброд: от пашни отбились, к ружью не прибились… Сойдут на низовья с десяток приказов стрельцов — тысяч в пять али в семь, ударят на Стеньку — и кончится крестник, как не был! Уразумиет тогда, песий сын, как у крестного батьки из рук хватать булаву… Тоже гетман голяцкий знайшовся! Таких гетьманов геть!.. В Персиде, однако, он бил басурманов, — припомнил с опаской Корнила. — Да то басурманы, не царское войско! — успокоил себя атаман. Но опять спохватился: — На обманство язычник Степанка хитер!.. Может, Яицкий город опять воевать захочет? Да нет, уж научен в Яицком городке. Туда не пойдет! Царицын не взять ему, нет! И Астрахань — тоже никак… Вот разве что Черный Яр. А в Черном Яру не сдержать осады. Бояре придут — заморят… В Черном Яру и запасов-то нет для осады!.. В верховья, к Казани да к Нижнему, он не дерзнет — там близко Москва, да к тому ж никогда не бывало того, чтобы лезли казаки в верховья. Чего им там делать?!»

И вдруг пришла весть, что Степан взял Царицын, разбил стрельцов и победил татар… Все домовитое понизовье стало еще осторожней и тише.

Корнила занимался хозяйством. Овцы, павлины, бахчи, огород, сад — вот вся была и утеха. В саду надумал он разводить виноград и грузинские розы, которые привез армянский купец с берега моря.

Почти все работники атамана ушли на Волгу. Осталось несколько стариков. Двое-трое из них ловили рыбу на весь атаманский двор. Как-то Корнила с одним из своих рыбаков собрался рыбачить. Петрушка, пасынок, его отговаривал: не мозолить ворам глаза, лучше сидеть во дворе. Атаман не послушался, вышел в челне на низовье.

Из камышей навстречу выплыл челнок черкасского рыбака Прокопа Горюнова.

Прокоп был с детства «испорчен». Его часто били припадки, во время которых он падал с ног и колотился об пол с пеною на губах, выкрикивая что-то бессвязное. «Порча» его взрастила не воином. Он никогда не ходил в походы, не садился в седло, не пил пенной «горилки», ни даже хмельного пива. Когда-то он жил в работниках у Корнилы, потом ушел от него, стал рыбачить, и так все знали его как рыбака. Прокоп был угрюм, молчалив. Люди считали, что он завистлив, боялись его черных глаз, словно, «порченый» сам, он мог принести такую же «порчу» людям одним только завистливым взглядом. Часто припадки случались с ним и в церкви, во время молитвы. С детства поп пробовал отчитывать его молитвами «от беса», который его мучил, но отчитка не помогла. Не помогли ни наговоры, ни травы, которыми пытался лечить его черкасский лекарь Мироха. Клички «Порченый» и «Бесноватый» навек пристали к Прокопу.

Привыкнув к тому, что казаки ему перестали кланяться, Корнила и сам отвернулся. Но рыбак окликнул его:

— Здоров, Корней Яковлич!

— Здрав будь, Прокопе, — отозвался и Корнила. — Как лов?

— Ничего, слава богу… помалу ловлю…

— Отчего помалу? — спросил атаман.

— Да снасть не велика.

— А слышь-ка, Прокоп! — оживился Корнила. — Работники у меня сошли к крестнику, Стеньке. Сети есть. Заходи…

«Ишь ты, ласковый стал!» — подумал Прокоп.

— Ты в сети, батька, меня не заманивай, — вслух сказал он. — Не судак, как раз — щука, и сеть прокушу! Ей пра!

— Как хошь! — равнодушно отозвался атаман. — Береженого бог бережет! Степана страшишься ко мне заходить? Ну, ну, берегись. Я Семену Лысову отдам сеть. А то бы недорого взял…

Он знал, что Семен Лысов и Прокопий враги, что пуще всего Прокоп не простил бы себе, если бы дешевые сети, вместо него, достались Семену. Семен Лысов от разинцев сидел в войсковой избе, а так как в ней дела было теперь немного, то почасту рыбачил. В недавние дни случилось, что Семен с Прокопом сцепились чуть ли не в драку из-за того, что хотели ставить сеть непременно оба в одном месте.

Атаман ждал.

Неприязнь Прокопа к Семену сделала дело: Прокоп постучался к нему.

— Сети, сказывал… — буркнул он от порога.

— На том учужке они. Давай съездим. Да ты угодил-то к обеду. Поедим, тогда съездим. Садись пропивать все рыбацтво мое. Хошь, и челн уступлю. Палублен челн, и шатер на нем для рыбацкого обихода…

Прокоп сел за стол. Про себя усмехнулся: «Не звал меня прежде к столу, атаман!»

За обедом Корнила повел речь о войске, о крестнике. Прокоп тоже не верил, что Разин продержится долго, не верил, что голытьба может надолго взять верх на Дону.

— Свалится сокол с высока полета да грянется оземь, лишь перья вокруг полетят! — сказал Прокоп. — А жалко: высоко летит!..

— Чего ж ты не с ним?

— А доля моя иная, — ответил Прокоп. — Не люблю, кто высоко летает. И тебя не любил. Вот ныне мне все одно. А кто высоко летит, мне все хочется камушком крылья подбить… Только мочь бы…

— Да что же тебе не мочь?! — возразил Корнила.

— Надсмешек еще не терплю, атаман! За надсмешку серчаю. На что тебе лишнее сердце? И так небогат ты любовью людской! — со злобно сверкнувшим взглядом предостерег Прокоп.