Степан Разин

Очень хочется сказать, что Милославский был великодушен, добр и честен, но, увы: опять начинается история с шубой. Переговоры в Посольском приказе с персидским посланником Ю. Эханбеком и персидскими купцами о возмещении убытков (Крестьянская война. Т. 3. Док. 253. 3 мая 1673 года): «Боярин де Иван Богданович как пришол в Астарахань, взял себе многие животы... а их де животы грабленые у многих царского величества людей сыщутся». А вот и шуба. Из допроса Ивана Красулина (Крестьянская война. Т. 3. Док. 297.26 июля 1672 года): «И он, Ивашко, тое саблю (саблю князя Львова. — М. Ч.) отдал боярину и воеводе Ивану Богдановичю Милославскому, да ему же, боярину и воеводе, дал шубу кунью под камкой». Из того же документа: мятежник Ф. Колокольник показал, что Милославский взял у него «перстень с каменьем да шапку лисью горлотную»...

Жизнь в городе, похоже, пошла спокойная. Из «расспросных речей» в Посольском приказе астраханца, сына боярского В. Ростопчина (Крестьянская война. Т. 3. Док. 180. Июнь 1672 года): «А которые де донские казаки остались после Стеньки Разина в Астарахани и поженилися, и те живут и ныне в Астарахани... А которые же работные люди пришли из верховых городов в Астарахань со Стенькою Разиным, и те де люди и ныне в Астарахани ж, а сколько их, того не ведает, только в Астарахани от донских казаков и от работных людей шатости нет».

Но скоро на Милославского посыпались доносы, причём не из-за шуб, а из-за того, что сдержал слово, данное горожанам. Вот, например, грамота из приказа Казанского дворца (Крестьянская война. Т. 3. Док. 188. Июль 1672 года): «Ведомо великому государю учинилось, что гулящей человек Федька Тихонов, будучи в Астарахани с отцом своим с попом Тихоном, воровал и православных християн побивал вместе с воровскими казаки. И после воровства взял за себя беззаконно девку из двора боярина Ивана Семёновича Прозоровского, служню дочь. И того вора и его жену взял во двор боярин и воевода Иван Богданович Милославской». И ещё множество преступников не просто разгуливают по Астрахани, а служат у Милославского. И тогда — в июне 1672 года — Москва отправила для разбирательства воеводу князя Якова Никитича Одоевского и с ним две с половиной тысячи стрельцов.

Милославский держался упрямо: как сказано в донесении стрелецкого головы В. Воробьина (Крестьянская война. Т. 3. Док. 184. 5 июля 1672 года), он отказался исполнить требование Одоевского и выдать Шелудяка, пока ему не предъявят прямого царского указания. Но в конце концов выдал, конечно. Шелудяк на допросах ещё и советы давал, как обустроить Россию, и один из его советов даже был выделен в отдельный документ — выпись в Посольском приказе (Крестьянская война. Т. 3. Док. 221. Август 1672 года): надо поставить город между Паншином и рекой Иловлей, чтобы «воровские казаки» не могли больше ходить на Волгу... Не помогло — повесили.

Грузинкина, Красулина и многих других тоже взяли и казнили. Допросы велись беспрерывно, отдельно (без пытки) допрашивали священников; казаков и горожан допрашивали под пытками. Фабрициус, вернувшийся к тому времени в Астрахань (фрагмент из его рассказа мы уже читали, прочтём теперь весь): «Свирепствовал он [Одоевский] до ужаса: многих повелел кого заживо четвертовать, кого заживо сжечь, кому вырезать язык из глотки, кого заживо зарыть в землю. И так поступали как с виновными, так и с невиновными. Под конец, когда народу уже осталось мало, он приказал срыть весь город. По его приказу люди стали вновь строить дома за городом. Когда дома уже были наполовину выстроены, их приказали снова разобрать, и людям пришлось снова перевозить срубы в Кремль. При этом им приходилось самим с жёнами и детьми таскать телеги взад и вперёд, ибо лошадей не было. Часто бывало даже, что беременные женщины падали от тяжкой и непосильной работы и подыхали вместе с младенцем, как скотина...

После такого длительного тиранства не осталось в живых никого, кроме дряхлых старух да малых детей. Ежели выискивался кто-либо, кто из сострадания представлял этому злодею, что всё же грешно так поступать с христианами, то он отвечал, что это ещё слишком мягко для таких собак, а того, кто в другой раз станет заступаться, он тотчас велит повесить. Он нагнал на бедных людей такой ужас, что никто не осмеливался больше просить его за кого-либо. Он настолько привык к людским мукам, что по утрам ничего не мог съесть, не побывав в застенке. Там он приказывал, не жалея сил, бить кнутом, поджаривать, вздымать на дыбу. Зато потом он мог есть и пить за троих».

Один горожанин был сожжён заживо за то, что у него нашли какое-то «заговорное письмо»; Милославский пытался протестовать, но ему было велено не поднимать шуму; возможно, и шубами шантажировали. Он вместе со своими приближёнными был впоследствии переведён воеводой в Казань, потом оборонял Киев от турок, словом, прожил долгую благополучную жизнь.