Степан Разин

Довольно запутанный вопрос о городских начальниках. Их, похоже, было несколько (не считая военачальников-сотников и т. д.). Фабрициус пишет, что одним из начальников был комендант кремля некто Карне, которому было 104 года, тем не менее он был весьма энергичен и верно служил новой власти. Больше никто эту фигуру не упоминает, но уж конечно Фабрициус её не выдумал — зачем бы? Причём именно Карне его отправлял в командировку, из которой тот не вернулся, и выдал ему пропуск — «верёвку с двумя нанизанными на неё пуговицами и с печатью атамана. Два узелка означали двух человек». Об этой верёвочке приходилось читать как о доказательстве неграмотности Разина — не мог пропуск выписать. Написать-то он, судя по всему, мог, да кто бы, кроме начальства и канцеляристов, смог прочесть? Любой канцелярист мог бы написать — да без толку. Скорее уж в пользу неграмотности говорит печать — вместо подписи. Но это не очень серьёзное доказательство. Вероятно, сам Разин такими вещами, как пропуска, вообще не занимался — для этого были специальные люди.

Бутлер сообщает, что в городе (уже после Разина) остались два градоначальника: Василий Ус и некий «Иванович», крещённый в русскую веру. Из комментария А. Г. Манькова к «Запискам иностранцев о восстании Степана Разина»: «Вторым лицом (до смерти В. Уса) был Фёдор Иванович Шелудяк. И хотя его отчество совпадает с тем, что указывает Бутлер, Шелудяк, как и В. Ус, происходил из донских казаков. Остаётся заманчивая возможность предположить, что крещённый в русскую веру Иванович, о котором говорит Бутлер, и Карне, комендант Кремля, о котором говорит Фабрициус, одно и то же лицо». Теперь, однако, считается, что Фёдор Иванович Шелудяк был крещёным калмыком (а донским казаком был Фёдор Наумович Шолудяк, не имеющий к первому отношения), так что речь всё-таки, видимо, о Шелудяке. По показаниям самого Шелудяка, был ещё третий начальник — казак Иван Терской. Были ли эти люди кем-то избраны или просто назначены Разиным — скорее второе, так как о выборах никто не упоминает. Впрочем, нам ли не знать, как легко большой начальник, каким был Разин, может сделать так, чтобы избиратели проголосовали за того, кого он им назначит.

За казну, как поведал Шелудяк, отвечали казак и горожанин: Лазарь Тимофеев и Федот Панок. (Часто пишут, что никакой казны в Астрахани не было, потому что накануне штурма Прозоровский наконец заплатил стрельцам жалованье. Но за что тогда отвечали Тимофеев и Панок? И воронежский воевода Бухвостов писал о казне аж в 40 тысяч рублей...) При Разине же, как показал уже цитированный нами запорожец казак Н. Самбуленко, состояли «старшина донские казаки Лазарко (Лазарь Тимофеев. — М. Ч.) да Мишко, да Чертёнок ясаулы да Ивашко Лях да с Рыбной сотник Ивашко Ковалевской с рыбинскими [острогожскими] казаки». Чертёнок — возможно, дядя Разина Черток, который давно повсюду сопровождал племянника.

После грабежей и дележа хозяйственная жизнь пошла довольно спокойно. Уцелевшие промышленники и торговцы занялись тем же, чем и ранее. Работы им тотчас прибавилось и денег тоже: Разин поспешно одевал, обувал, вооружал войско, платя, по-видимому, из захваченной казны. Дворянам, не выступившим против новой власти, оставили их земли и дома. Львова и митрополита Иосифа никто не «обижал». Разин, конечно, хотел, чтобы новая власть выглядела не бандитской. Уменьшили (но не отменили вовсе) количество налогов, высокий налог брался с питейных заведений. Шла бурная торговля с приезжими калмыками и татарами: покупали у них в основном лошадей и скот. В. М. Соловьёв в «Анатомии русского бунта» пишет о том, что для Астрахани с её развитой торговлей и ремёслами новые порядки были особенно привлекательны.

Продолжались ли после дня казней убийства, были ли попойки и «оргии» — тут не всё ясно. Бутлер о первом дне после падения Астрахани: «Предводитель сидел на улице, по-турецки скрестив ноги, как портные в Голландии и других местах, перед домом митрополита, или русского епископа, пил водку и был сильно пьян». Фабрициус: «Я собирался... отправиться к Стеньке, но он был страшно пьян, так что пришлось отложить всё до следующего дня. На следующий день я пришёл к Стеньке... он заявил, что у него похмелье, и велел подать ему чарку водки, что мне и пришлось сделать. Он вылакал две чарки, дал и мне одну...» А. Н. Сахаров: «Запрещал пьянство и разгул, а сам зачастую баловался вином и водкой, устраивал кутежи, пьяный творил неведомое, а потом наутро, проспавшись, стыдился дел своих, не смотрел людям в глаза».