Степан Кольчугин. Книга первая

— Да, — сказала Ольга. — Я сама ему рубль платила. Дай ему бог здоровья, вылечил он мне сына. О таком человеке плохо нельзя говорить. А мальчик у них был. При них живет?

— Сережа? Он здесь, теперь на инженера будет учиться. Вот уж хороший! На отца похож. Придет на кухню и сядет, про все спросит, про все расскажет. Ну, прямо, совсем простой. И про деревню спросит, и про все. Очень, прямо, хороший.

— На инженера будет учиться? — переспросила Ольга.

— Бумаги уже послали в Киев. Вот теперь ждет. На Каждый звонок сам бегает — почтальона все ожидает, даже гулять не ходит.

— Спасибо вам, — сказала Ольга, обращаясь к иконе, и перекрестилась.

Она пошла в сарай и подивилась, какой жирный уголь у доктора. «Такой от спички загорается, порох! Со Смолянки, наверно, — подумала она, накладывая в корзину крупные, с треском ломающиеся куски угля. — А легкий какой, кокус!» Она растопила плиту. Уголь горел превосходно — жарко и легко, золы от него оставалось мало; огромные выварки нагревались быстро. Сразу над бельем пошел парок, и приходилось все время его поворачивать — белье, плотно лежавшее на дне выварки, могло подгореть. Потом вода закипела, мокрое белье стало пузыриться, полезло вверх, глухо вздыхало — ему было тесно и жарко, — душный, нехорошо пахнущий пар пошел к потолку. Ольга отерла пот со скулы и сказала:

— Значит, гимназию кончил, а теперь на инженера будет учиться. А моего быстро выучили.

Во всем Ольга примирилась с жизнью, не обижалась на бога и не требовала от него ничего. И только при мысли о сыновьях, о темной, тяжелой жизни, которую им нужно прожить, в ней подымались недовольство и злоба. Что она могла сделать для своих сыновей? Если нужно, она отдала бы свою жизнь, здоровье, выколола бы себе глаза. Но этой дешевой ценой ничего нельзя было приобрести в жизни. И бог не хотел помочь, он считал, что все идет правильно и ничего не нужно изменять.

Наталья пошла в комнаты с подносом и, вернувшись, сказала:

— Спешат сегодня, второго завтрака есть не станут — на Ясиноватую едут, сестра к барину приезжает с дочерью. Я Сереже говорю: «Вот вам, панич, невеста будет». А он мне: «Ты, Наталья, лучше за своим Петром смотри; думаешь, я не видел: чуть ты в погреб, и он за тобой!» Откуда только выдумает!..

— А что за Петр такой? — спросила Ольга.

— Ну его, дворник тут один, пьяница, да и жена к нему приехала. Такое скажут, ей-богу!

Ольга принялась за стирку, а Наталья начала хлопотать по обеденному делу. Обед готовился сегодня парадный — из четырех блюд.

Зарезав во дворе двух уток, Наталья вернулась немного бледная, с фартуком, забрызганным кровью, с окровавленным ножом в руке.

— Вот сколько их режу — и не привыкну, — вздыхая, сказала она, вырывая клочья черно-зеленых перьев с пышного красавца селезня. — Руки дрожат. Режу и глаза закрываю; и он, как дурной, рвется.

— А мне ничего, — сказала Ольга, — я теленка резать могу.

— И не жалко?

— Нет, во мне злоба есть. Такая бывает злоба — не то что животную, кажется, весь свет бы зарезала.

— Вот вы какая серьезная, — сказала Наталья. — А я нет. Зарежу — и есть не могу.

Они обе работали, и Наталья начала рассказывать о докторе и его семье. Рассказывала она интересно. Иногда Ольга переставала тереть белье на доске и, откинув волосы со лба, стояла, слушала неторопливый, вкусный разговор. Барыня, Марья Дмитриевна, любила Наталью и часто разговаривала с ней о семейных делах; и Наталья рассказывала хозяйке про свою жизнь с мужем — какой он был изменник, как она его однажды застала с соседкой и ударила топором по плечу.

— Так ударила — мы даже думали, на войну его не возьмут. Но взяли и уж насмерть убили. Мне его вот столечко не жалко, — сказала Наталья.

— Неужели не жалеешь? — спросила Ольга. — А я вот не могу до сих пор вспомнить — очень жалко делается.

— Значит, был хороший человек, — сказала Наталья, — хорошего человека всегда жалко. А мой Семен… какой был неправильный. Я даже не жалею, что вдовой живу. Лучше вдовой жить. Спокойно, вольно живу. А замужним очень плохо. Я вот насмотрелась теперь: не то что простые — образованные такое женщинам делают, ужас просто смотреть. Вот наш доктор. Кажется, какой человек хороший: что ни сготовишь, то ест, никогда слова не скажет, до людей хороший, и ночью и днем к больным едет, а бедным людям сам еще лекарство купит — сколько раз меня посылал, относила. А барыня от него почти каждый день плачет.

— Чего ж это? — удивилась Ольга. — Пьющий?

— Вот и не так, чтобы пьющий, и ни на кого не посмотрит, и больше дома сидит, а обидел он ее сильно, и вот все спорятся. Она для него из какого дома ушла! Губернатором у нее отец был в Киеве, во дворце жила, а он — учителем простым, к брату ее ходил младшему. Вот. А он и не чувствует! Сколько лет ей простить родители не могли. А мать-генеральша приехала, и что же вы думаете — выгнал он ее: поспорились чего-то, как закричит: «Вон отсюда, не желаю!» Это разве не обида?