Степан Кольчугин. Книга первая

Она подняла голову, и Степка увидел, что это была Петровна, бабушка Алешки. На табурете сидел Афанасий Кузьмич.

— Стекла помой, старая, запылились, как в цеху, — говорил он.

Степка весь вечер провел у Афанасия Кузьмича, угощаясь огурцами и салом со свежим черным хлебом.

VII

Утром, когда Степка пришел на работу, четверо черных оборванных людей вынесли из надшахтного здания носилки. Шахтеры зажмурились, лампочки, висевшие у них на груди, вмиг как бы погасли — настолько ярким и светлым было утро.

Тот, кто лежал на носилках, не увидел неба и солнца. Из-под угольного слоя проступала бледность его мертвого лица. Темный круг крови расплылся на парусине вокруг головы и плеч.

Шахтеры медленно шли через двор, высоко поднимая носилки. Шедший впереди, слегка повернув голову, спросил:

— Может, закурим, ребята?

— Давай закурим, — ответили задние.

Они поставили носилки на землю и свернули папиросы. Вокруг них тотчас собралась толпа, и они, с наслаждением втягивая первую затяжку горького дыма, рассказывали.

— Он татарин, — говорил один, — по-русски ничего не понимает. Вчера отпалил запальщик бурки, а штейгер велел нам породу идти разбирать. Вот и пошли, — и рассказчик указал рукой на лежавшего, — он впереди пошел…

— Старательный очень, — усмехнувшись, добавил второй.

— Только повозился он малость, как стукнет его: в бурке патрон невыпаленный был. Мы к нему — а он уже готов.

Гудок заревел в третий раз, точно сердясь на замешкавшихся шахтеров, но никто не шел на работу.

Плечистый Федька Мухин сказал:

— Татаров не жалко, они расценок людям сбивают.

— А тебе не совестно такое говорить? — спросил высокий худой коногон.

— Совестно? — переспросил Мухин и, похлопав себя рукой по животу, сказал: — Это у тебя душа жалобная, кик балалайка, а моя совесть — вот она.

Толпа зашумела:

— Дурак он.

— Дай-ка ему, он по зубам хочет.

— Такого только по морде…

Мухин, отведя в сторону руку, весело крикнул:

— Это ты мне морду-то собирался бить? А ну, давай стукнемся!

— Братцы, что вы, — ахнул старичок лампонос, — над мертвым трупом драку затеваете.

Степка не отрываясь смотрел на убитого. Стеклянные, подернутые мутью глаза глядели прямо на солнце, но черные руки казались совсем живыми, и Степке было непонятно, что лежащий не слышит голосов людей и рева гудка, не видит неба, надшахтного здания…

Толпа зашевелилась, и к носилкам подошел человек в кожаной куртке. Это был запальщик. Степка впервые увидел его при дневном свете. Все в его лице казалось мальчику необычайным — и бритые щеки, и тяжелые скулы с желваками, и мохнатые брови, и темные суровые глаза.

Запальщик поднял руку и крикнул:

— Эй, слушай сюда!

Вдруг умолк гудок, замолчали шахтеры, сразу стало тихо, и Степке показалось: вот запальщик крикнет всемогущее слово — и мертвый оживет, поднимется с носилок.

— Я штейгера предупредил, что одна бурка не подорвана, — произнес запальщик, — я ему говорил, мерзавцу, глеевщиков в забой не пускать. Это он рабочего на смерть послал!

И вдруг, повернувшись к Федьке Мухину, он тихо сказал:

— А тебя, гнида, я еще в шахте приметил с твоим разговором.

Он размахнулся и спокойно, без ярости, ударил Мухина в грудь.

В это время набежали городовые, день и ночь дежурившие вокруг надшахтного здания.

— Разойдись! Три гудка было! Разойдись! — кричали они.

Надзиратель подошел к мертвому, снял фуражку, перекрестился и сердито спросил:

— Вы что, на продажу его тут выставили?

Шахтеры подхватили носилки, а надзиратель шел за ними и повторял:

— Веселей, веселей, ребята.

Идя с артелью по шахте, Степка со страхом подумывал, что шахтеры разойдутся по забоям и он останется один. Мальчик очень обрадовался, увидев, что совсем недалеко от двери засекали новую печь. Он мог слышать удары забойщицких обушков и руготню саночников. Степка слушал человеческие голоса, все казались ему хорошими — и забойщик, и саночники, и работающий неподалеку крепильщик.

В самый разгар работы пришел запальщик. Ему нужно было подорвать бурки на штреке, в нескольких шагах от забоя.

— А ну, собирайте манатки! — сказал он шахтерам; и они поспешно отошли к вентиляционной двери, разлеглись на земле.

Хорошо лежать разгоряченным, потным телом на прохладной земле, глядеть на лица товарищей, едва освещенные желтым мутным светом, и вести беседу. Сколько сказок и небылиц, сколько замечательных, никому не ведомых подвигов рассказывали подземные люди, отдыхая или ожидая начала работы.

Забойщик был уже пожилой человек. Его мохнатая голова, а особенно круглая курчавая борода блестели сединой. Голос у него был немного сиплый, негромкий.

— Да, — сказал он, видимо продолжая начатый раньше разговор, — соберутся у казенки: ты Водохлеб, а ты богомаз, а ты кривопузый, а этот толстопятый. И пошли мотать! Русские татар бьют, хохлы — белорусов.

— Это и сейчас есть сколько хочешь, — сказал один из саночников.