Степан Эрьзя

Поезда на Урал и дальше в Сибирь к тому времени ходили более или менее нормально, по крайней мере их отправляли из Москвы ежедневно. И все-таки из Москвы до Екатеринбурга Степан добирался почти неделю. Выехал в последних числах января, а прибыл туда уже в феврале. Особых препятствий в Екатеринбурге ему не чинили. Наробраз даже выделил подводу и несколько трудармейцев, которые помогли погрузить скульптуры в вагон. Степан забрал также и весь запас мрамора, добытый им еще в селе Мраморском, а позднее — в Макарьевском карьере. Он боялся доверить железной дороге столь ценный груз и поехал вместе с ним в том же товарном вагоне, надеясь на теплый овчинный тулуп, подаренный ему Савелием.

Обратная дорога в Москву заняла весь февраль. Вагон его больше простаивал в тупиках, чем двигался вперед. Непрестанно споря и ругаясь с станционными служащими, Степан сорвал голос до хрипоты. Вдобавок к этому в холодном вагоне сильно простыл. С едой тоже было очень плохо. Уезжая из Екатеринбурга в спешке, он не догадался запастись в дорогу продуктами. Притом он не предполагал, что будет ехать так долго...

В Москву Степан вернулся изголодавшийся и больной. Борода и волосы на голове сильно отросли. Елена хотела сразу же отправить его в баню, но он запротестовал, сказав, что сначала нужно куда-то определить скульптуры и мрамор, а потом уж заботиться о своей персоне.

Его бывшая мастерская на Петровском шоссе была занята под красноармейский клуб. Тогда Степан отправился во Дворец искусств к Яковлеву с намерением попросить его содействия по доставке скульптур сюда, коль скоро они понадобятся для выставки. Яковлева он не нашел, не нашел и секцию художников. За время, пока он ездил в Екатеринбург, секцию распустили, а художники разъехались кто куда. Измученный напрасными хождениями по Москве, Степан ни с чем вернулся к Сутеевым. Трамваи еще не ходили, извозчиков было мало, да и денег на них не имелось, так что приходилось выхаживать пешком длинные-концы в тяжелом тулупе и огромных валенках.

Поужинав и попив чаю, Степан стал собираться на Северный вокзал.

— Вы с ума сошли, Степан Дмитриевич! Как можно больному спать в холодном вагоне? — запричитала Зинаида Васильевна.

— А что делать? Не оставлять же свои работы на произвол судьбы?

— И я пойду с тобой, вдвоем будет не так холодно, — сказала Елена.

— Недоставало еще, чтобы ты простудилась и заболела, — рассердился. Степан.

Как его ни отговаривали, он, не считаясь, ни с какими доводами, ушел, а утром вернулся с высокой температурой. Дня четыре метался в постели, кашлял и все это время беспрестанно беспокоился о судьбе своих скульптур. Чтобы как-то, его успокоить, Елена и Зинаида Васильевна каждый день ходили на Северный вокзал. По той же причине они ничего не сказали Степану, что служба дороги предложила в самый кратчайший срок освободить вагон, иначе все будет выброшено под откос. Договариваться со службой дороги пошел Сутеев, работавший тогда в Московском военно-санитарном управлении, и сумел на время отсрочить выгрузку имущества скульптора. А когда Степану стало несколько лучше, Сутеев посоветовал ему обратиться к писателю Горькому. Уж кто-кто, а он обязательно поможет скульптору — у него и авторитет, и большое влияние в верхах.

Была середина марта. Уже таял снег, и на улицах образовались огромные лужи. Ночью они замерзали, и утром ходить по ним было очень скользко. После дорожной голодовки и болезни Степан еле держался на ногах. Как ни осторожно старался ступать, все же, пока добрался до квартиры писателя, несколько раз упал. Алексей Максимович, узнав, что с ним хочет поговорить скульптор Степан Эрьзя, пригласил его в кабинет и велел подать чаю.

— Что вас привело ко мне? — осведомился он, разглядывая худого, и весьма скромно одетого посетителя.

— Обижают футуристы, — пожаловался Степан. — Прогнали из Екатеринбурга, теперь здесь, в Москве, не дают пристанища. У меня целый вагон скульптур из уральского мрамора, и все это некуда деть.

Алексей Максимович нахмурился, провел пальцами по отвисшим усам и, немного помолчав, опять спросил:

— У Наркома Анатолия Васильевича были?

— И ходить туда больше не хочу, там тоже одни футуристы.

— Анатолий Васильевич, насколько я знаю, сам недолюбливает их, — улыбаясь в усы, сказал Алексей Максимович.

— Он, может, их и не любит, а они все равно там засели. Они везде пролезли, черт их возьми!

— Так уж и везде, — опять улыбнулся Алексей Максимович и пообещал скульптору договориться с Внешторгом об организации показательной выставки его работ и образцов русских мраморов за рубежом, попросив Степана на следующий день явиться во Внешторг к Григорьеву.

От писателя Степан ушел с верой в будущее. Большая выставка его работ за рубежом покажет не только его личные успехи, но и успехи искусства молодой Советской республики рабочих и крестьян. На это рассчитывали и писатель, и сам скульптор. Это было нужно, тем более, что многие зарубежные газеты в то время взахлеб кричали об уничтожении большевиками искусства в России.