Степан Эрьзя

— О боже милосердный, куда я попала?! Какой леший тебя, сын мой, занес в этот чужой край?.. Тогда скажи мне хоть, чего они тут едят? Чай, не одним воздухом питаются?

— Вот будем обедать — увидишь, — усмехнулся Степан.

Пока мать мылась в ванной, а Марта ей помогала, он повел Василия — племянника — к себе в мастерскую. У того разгорелись глаза при виде стоящих там скульптур. Он сразу узнал в «Сеятеле» деда.

— Вот здорово, дядя! Ну прямо, как живой! — восхищался он.

— Рисованием не бросил увлекаться? — спросил его Степан.

— Какое там бросил! Я и лепить пробую. Только у нас в Алатыре не у кого учиться. Оставь меня у себя, дядя.

— А что скажет твой отец? Ведь он потеряет помощника?

— Помощников у него и без меня хватает — нас пятеро братьев. Еще обрадуется, если один вылезет из-за стола.

Степан согласился оставить Василия у себя. Обрадованный племянник обосновался прямо в мастерской, сказав, что никаких других квартир ему не надо. Кровать Степана и Марты стояла в кухне-прихожей, так что Василий их нисколько не стеснил.

Вечером в постели Марта осторожно спросила, что за горе случилось у них в семье. Она догадалась об этом из его разговора с матерью и по тому, какими печальными после этого стали они оба. Степан сказал ей о смерти отца...

Наутро он хотел оставить мать на попечении Марты, чтоб самому ехать в Париж: там его ждали заказы, но она изъявила желание посмотреть город и попросила, чтобы эта, как она ее называла, Марфа, показала ей самый главный «тутошный базар». Степану жаль было разочаровывать мать еще и отсутствием такового, поэтому он сказал Марте, чтобы та свезла ее на парижский рынок, где в основном торгуют зеленью, фруктами и всякой мелкой живностью...

Вечером, сидя за чайным столиком в доме мадам Фарман, куда они собрались все, мать с возмущением говорила:

— Что это за базар, торгуют одной редькой да щавелем. Вот у нас в Алатыре толкучка, что хочешь, любую тряпку найдешь...

15

Мать прожила у Степана около месяца. Спокойно чувствовала себя не больше недели, все остальное время без конца твердила: «Домой, домой, надо ехать домой!» Степан и Марта, стараясь удержать ее еще хоть немного, развлекали мать, как могли — возили на автомобиле в Париж, Марта показывала ей парки и водила но магазинам. С первых же дней она переменила ей всю одежду, заказав местному портному в Соо серое шерстяное платье и длинную кофту из такого же материала. Мордовские сапоги заменила удобными туфлями на низком каблуке.

По воскресеньям в мастерской Степана обычно бывало шумно. Если не появлялись друзья-художники, то обязательно приходил кто-нибудь из соотечественников. Матери, увидевшей, как он направо и налево раздает деньги, это очень не понравилось, но она промолчала, приберегла все на последний день.

— Живешь ты, сын мой, по-птичьи. О завтрашнем дне не думаешь, — высказала она ему все уже на вокзале, в ожидании посадки. — Человеку так жить нельзя. Целый месяц я наблюдала, как ты каждый день давал кому-нибудь взаймы, но не было за все время случая, чтобы кто-то, хоть один, вернул тебе долг. Так тебе не хватит никакого богатства. Ладно бы раздавал нищим и калекам, а то ведь даешь праздным гулякам да бездельникам. А сам работаешь, не зная покоя. Отчего не женишься на этой женщине, с которой живешь? Она хорошая, заботится о тебе. Но надо, чтобы она заботилась и о твоих деньгах. Если бы она была тебе законной женой, то не позволила бы разбрасывать ваше богатство. А то она тоже чувствует себя птичкой. Пока есть что клевать, держится возле тебя, а не будет — улетит к другому...

Степан выслушал мать до конца, не перебив ни словом. Он понимал, что у нее свой взгляд на вещи и переубеждать ее в этом нет никакого смысла. У нее же сложилось мнение, что сын во всем согласился с ней и впредь будет жить по-другому. Это дало ей возможность расстаться с ним с легким сердцем, предварительно взяв с него слово, что он постарается как можно скорее вернуться на родину.

Проводив мать, Степан возвращался в Соо грустный, подавленный и ее отъездом, и той отчужденностью между ними, которую создали годы, прожитые вдали от дома. Сидевшая рядом с ним Марта тоже молчала. Все это время ей было нелегко, и вовсе не из-за каких-либо капризов гостьи. Мать Степана не была ни привередливой, ни мелочной женщиной. Праздной, как знаем, ее тоже нельзя было назвать — она помогала Марте и готовить еду, и мыть посуду, и убирать мастерскую, но вместе с тем она всегда чувствовала себя в ее присутствии скованной. От взгляда ее серых внимательных глаз Марту кидало то в жар, то в холод. И ничего не могла с собой поделать, как ни старалась, чтобы подавить в себе эту беспричинную робость. Что греха таить, она вздохнула с облегчением, когда поезд увез наконец эту непонятную ей женщину из далекой страны...