Степь

Ночью она почти не спала: задремав на полчаса, снова просыпалась и начинала бродить по квартире, что-то скуля себе под нос. Не спала она, не могла спать и я. Рано светало, и я поднималась, чтобы смотреть телевизор и вместе с ней обсуждать советы доктора Елены Малышевой, которой бабка верила безоговорочно. Во время поездки на кладбище, вымотанная жарой и недостатком сна, я резко ответила на какой-то ее каприз, и бабку тут же повело, под видом потери ориентации она побрела на четырехполоску, по которой ехали машины. Я подскочила к ней, схватила ее за тощее плечо и поволокла на пешеходный переход. Дома она притворилась, что внезапно начала терять зрение и в одних трусах пошла, опираясь на стены, в комнату. Все это – ее немощная походка, серая тонкая кожа и пузырящиеся на старческом заде трикотажные трусы – должно было вызвать во мне чувство жгучей вины. И мне было стыдно, что я обидела бабушку. Я не знала ее и поэтому называла на «вы». Отец был прикован к ней, он был полностью подчинен ее воле, но у его преданности была простая основа – сыновья любовь. Со мной ей было сложнее справиться: я ее не любила и после первого же припадка перестала ей верить. Злилась я и на то, что она не поинтересовалась у меня, что я чувствую по поводу смерти отца. Все время пребывания с ней было посвящено ее горю, которое вытесняло мою скорбь, делая меня отражающей поверхностью ее эмоций. Я жалела ее, ненавидела ее, боялась ее. Подавив все это, каждый день я начинала с протирания пыли и замены газет на всех поверхностях: на столе, тумбочке в коридоре, тумбочке под телевизором. Стулья тоже нужно было застелить свежими газетами. Затем я наливала в ведро воду со специальным средством и начинала мыть полы, а потом насухо протирать их чистой тряпкой. Она сидела на кровати, и, когда я подобралась к ней, чтобы протереть у ног, она подняла ступни и тихим, ясным голосом, глядя в стену, сказала: я знаю, от чего умер Юра.

Она сопоставила факты с материнской интуицией и заявила мне: Илона хотела убить отца и у нее это получилось. Я, обескураженная смертью отца и вымотанная жизнью с манипулятивной старухой, поддалась. Ей удалось затянуть меня в свою интригу. Она была уверена в том, что Илона нажилась на отцовских похоронах, и попросила меня звонить агентке, чтобы выяснить, сколько стоит могила на Трусовском кладбище, а потом перезванивать Илоне и аккуратно выяснять то же самое. По бабкиным расчетам, Илоне удалось украсть двадцать тысяч из похоронных денег. Их она разделила с агенткой. Знаешь, теперь мне не по себе оттого, что я позволила себе верить ей. Илона и правда была женщиной с непростым характером, но, если она и взяла эти двадцать тысяч, мне это кажется чем-то вроде моральной компенсации. В тот же момент смерть отца требовала от меня найти того, на кого можно было свалить вину. Я ненавидела Илону, потому что отец, как и любой мертвый, был невинен. Я была обязана защитить его, потому что сам он теперь не мог себя защитить. Он ничего уже не мог.