Стефан Цвейг

Страдая от приступов депрессии (совместная выставка с Пикассо не сильно способствовала дальнейшей монетизации), мучась от бессонницы и язвы желудка, несчастный художник слоняется по ночному Парижу и родному Остенде и изобретает мрачно-меланхолические сюжеты будущих картин. В порывах раздражения бросается к холсту, чтобы смесью акварели, пастели, цветного карандаша и китайской гуаши выплеснуть «пессимизм, доходящий до отчаяния». Он рисует пейзажи зимней и летней природы, морские порты и пирсы, «любительниц абсента», но его странные «белые одеяния» по-прежнему никого не согревают, не приживаются ни в чьих гардеробах.

И вот в августе 1908 года Эмиль Верхарн знакомит художника с австрийским писателем. В судьбе Леона наступает переломный момент: Цвейг не только приобретает четыре его картины, чем сразу улучшает материальное положение художника, но и приглашает Леона в Вену для встречи с Гуго Хеллером (1870–1923), влиятельным арт-дилером и владельцем книжного магазина «Hugo Heller & Cie» на Бауэрнмаркт, 3. В начале ХХ века в этом салоне проводились литературные чтения с участием Цвейга, Рильке, Томаса Манна, Якоба Вассермана, Зигмунда Фрейда. Справедливости ради скажем, что Фрейд выступил в том магазине лишь однажды, в 1907 году, с лекцией «Поэт и фантазия»; в 1924 году рукопись этого выступления он подарит Стефану Цвейгу.

Гуманиста и космополита Цвейга, мечтавшего о духовном единстве Европы, родиной которого стала даже не Австро-Венгерская империя и ее «золотой век надежности», а не имеющий государственных границ мир искусства и литературы, всегда по-настоящему беспокоило положение дел своих близких друзей. Любому даже мало-мальски знакомому, в широком смысле слова художнику (поэту, редактору, скульптору, архитектору), оказавшемуся в отчаянном положении без поддержки, он первым протягивал руку помощи. Писал ободряющие письма, помогал увидеть новые перспективы и возможности, расширял горизонты кругозора, вселял в смятенные души и сердца веру, надежду, напоминал о призвании и служении.

«Стефан Цвейг – человек дружбы», – говорил Герман Гессе и был совершенно прав. По словам другого современника, Ганса Райзигера (Hans Reiziger, 1884–1968), «какая-то всемирная коллегиальность была в нем, исполненная щедрого участия, самопожертвования, а чувствительность была у него на кончиках пальцев. В то же время он был лишен всякого тщеславия и высокомерия, корыстной заинтересованности… Этой черты я не встречал уже у других писателей». Или почитайте, что писал Цвейгу грузинский писатель Григол Робакидзе 24 октября 1928 года: «Невероятно радуюсь, что Вы назвали меня “другом”: для меня, грузина, дружба – почти культ. А дружбу со Стефаном Цвейгом, который по-моцартовски одарен не только как писатель, но и как человек, каждый должен воспринимать как истинное счастье».

* * *

Осенью 1908 года Стефан продолжал готовиться к поездке в Индию, своему первому долгому путешествию за пределы Западной и Центральной Европы. Там он планировал провести предстоящие зимние месяцы и ранние весенние недели, когда климат в Южной Азии и на всем Индийском субконтиненте наиболее терпим для не привыкших к сорокаградусной жаре европейцев.

«Твердо решив отправиться в путешествие, я положил перед собой несколько книг, посвященных Индии. Одну книгу ученого, одну лингвиста, одну поэта, одну торговца и одну журналиста, ведь истину можно определить и узнать лишь в сравнении», – напишет он задолго до поездки в очерке «Sehnsucht nach Indien» («Тоска по Индии»), опубликованном в «Leipziger Tageblatt» 28 июля 1908 года. Что же это были за книги?

С карандашом в руках он проштудировал «Письма о путешествии в Индию» немецкого эмбриолога, биолога-эволюциониста и естествоиспытателя Эрнста Геккеля. Взахлеб читал о его поездке на Цейлон, куда ученый впервые отправился в 1881 году (в год рождения Цвейга), а затем второй раз в преклонном возрасте. Запомнил его описания ботанического сада в Бомбее, поездку к пещерам отшельников на остров Элефантина. Весьма занятной покажется Цвейгу и научная теория Геккеля, отрицавшая учение Дарвина об Африке как прародине человечества. Ученый полагал и доказывал, что первые люди произошли от приматов, живших в Юго-Восточной Азии и на мифическом континенте Лемурия, впоследствии затонувшем в Индийском океане: «Цвейгу-Колумбу» наверняка мечталось отыскать эти легендарные земли. «Гениальный фантазер Колумб, который всегда слепо верит именно в то, во что он сейчас хочет верить, и который только что со столь великой славой утвердил свою правоту, открыв морской путь в Индию, хвастает, невольно впадая в преувеличение…»{200} Впадет ли в подобное преувеличение Цвейг после своего возвращения?