Разрушить крепкую дружбу Цвейга и Стринга, как и отношения сотен тысяч, миллионов друзей из разных европейских государств способно было только время – страшное время 1914 года. Поддавшись всеобщей военной эйфории и шовинистическому воодушевлению, они станут патриотами и защитниками своих государств. Зимой 1915 года художник покинет австрийских друзей, чтобы вместо кисточек и красок взять в свои тонкие пальцы тяжелое оружие. Альберто Стринга станет офицером артиллерии в Монте-Бальдо, недалеко от родной деревни, где когда-то с угольком в кармане и рисунками в альбоме бродил, созерцая ландшафт миролюбивой природы. Стефан столь тяжело переживал их расставание, что за четыре года не сумел найти подходящих слов, не выразил в дневнике военных лет свои душевные муки в связи с отъездом друга. Только спустя шесть лет, весной 1921 года, они «решительно и бесцеремонно» крепко обнимут друг друга во Флоренции как старые добрые друзья. Войне и вражде будет положен конец.
Аналогичные испытания в годы войны предстояло пройти Цвейгу и с другим итальянским другом, редактором и критиком Джузеппе Антонио Боргезе. В мемуарах писатель прямо указывает на причину их расхождений во взглядах, возмущается его антигуманной «невероятной» позицией, бездумно и слепо занятой после объявления всеобщей мобилизации: «Один из лучших и самых страстных писателей Италии, имевший огромное влияние на молодежь, он, переведший “Страдания молодого Вертера” и будучи преданнейшим почитателем немецкой философии, во время войны занял резкую антигерманскую и антиавстрийскую позицию и, поддерживая Муссолини (с которым позднее разошелся), настаивал на войне. Всю войну сама мысль о том, что мой старый товарищ может оказаться среди самых непримиримых врагов, представлялась мне невероятной». И тут же с ностальгией пишет: «Старый друг Д. А. Боргезе, в чьем обществе я – вместе с графом Кайзерлингом и Бенно Гейгером – провел в Берлине и Вене немало восхитительных вечеров». День примирения с Боргезе, как и с художником Стринга, наступит весной 1921 года в послевоенной Италии, но уже в Милане.
Стоит сказать несколько слов и об австрийском переводчике и искусствоведе Бенно Гейгере (
Гейгер был поразительно одаренной личностью. В юности в качестве хобби расписывал изделия из фарфора, а достигнув мастерства, выполнял заказы для венской фабрики керамики Фридриха Гольдшейдера{189}. Занимался переводами с итальянского языка сочинений Джованни Пасколи, Данте Алигьери, Франческо Петрарка. Сам при этом сочинял прекрасные мелодичные стихи – на его произведения российская пианистка и композитор Элла Адаевская (Гейгер приходился ей племянником) сочинила 24 прелюдии для голоса с фортепиано. Будучи знатоком антиквариата, он четыре года (1910–1914) работал научным сотрудником в музее Кайзера Фридриха{190} в Берлине, «воскресил» из забвения итальянского художника Джузеппе Арчимбольдо, считая его «Библиотекаря» величайшим «триумфом абстрактного искусства в XVI веке». Гейгер стал первым исследователем наследия итальянского художника Алессандро Маньяско, чье искусство, как он считал, не имело «прямых аналогий в современной ему художественной культуре ни по тематике, ни по своим стилистическим приемам». Благодаря многолетним поискам картин Маньяско, в 1914 году он организовал в Берлине персональную выставку художника, написал и издал первую монографию о Маньяско, составил каталог всех его картин и рисунков.
Бенно Гейгер был настоящей «находкой» для Цвейга в качестве искусствоведа, знатока западноевропейского антиквариата, эксперта по итальянской поэзии, собеседника по вопросам музейных фондов и рукописей. С 1907 года друзья вместе посещали выставки итальянского, французского искусства в Венеции, Париже, Берлине, Мюнхене, Вене. Бурно обсуждали новости аукционов, приобретения редких эскизов, гравюр и рисунков для личных коллекций.