Стефан Цвейг

Сравним с написанным у Цвейга: «Деньги непрерывно циркулируют в его романах. Он описывает не только возникновение, рост и крушение огромных состояний, но и неистовый азарт биржи и великие битвы, в которых затрачивается не меньше энергии, чем под Лейпцигом и Ватерлоо; не только выводит двадцать видов стяжателей – стяжателей из скупости, ненависти, страсти к расточительству, тщеславия и тех, кто любит деньги ради самих денег, и тех, кто любит в них символ власти, и тех, кому они служат лишь средством для достижения своих целей, – кроме всего этого, Бальзак первым дерзнул показать на тысячах примеров, как деньги просачиваются и в области самых благородных, утонченных, самых идеальных, бескорыстных чувств… Он подсчитывает траты расточителей, проценты ростовщиков, прибыли купцов, долги франтов, взятки политиканов. Денежные суммы становятся отражением нарастающей тревоги, показателями барометрического давления, возвещающего о приближающейся катастрофе. Деньги стали тем вещественным осадком, который скрыт на дне любого честолюбия, они проникают во все чувства, и поэтому Бальзак – патолог общественной жизни, – для того чтобы изучить, как наступают переломы в состоянии больного организма, должен был произвести микроскопическое исследование его крови и установить, сколько в ней содержится денег».

* * *

В тот же период{140} в своих парижских мастерских, которых у него на тот момент было шесть, каждый день работал скульптор Огюст Роден. В одной он выполнял государственные заказы, в другой воплощал собственные идеи и замыслы, о третьей на Итальянском бульваре знали только возлюбленные и натурщицы; в четвертой, на вилле Брийан, гений появлялся редко. В основном там работали над созданием копий его ученики и последователи. Зато в отеле «Бирон», где сегодня располагается главный музей Родена, скульптор арендовал две просторные светлые комнаты, куда успел перевезти наиболее значительные коллекции и рисунки.

Цвейг еще до приезда в Париж был осведомлен о творчестве Родена, а Верхарн, познакомивший друга с бельгийскими мастерами, художниками, скульпторами, поэтами, наблюдая за неистощимой страстью Стефана ко всем формам современного искусства, предложил и в Париже не упустить подходящего случая – посетить одну из мастерских автора «Мыслителя» и лично пожать ему руку. Цвейг вспоминал: «На радостях я не мог заснуть. Но при виде Родена язык перестал мне повиноваться. Я не мог вымолвить ни слова и стоял среди статуй, точно сам превратился в одну из них». Этот незабываемый визит, благодаря которому писатель «получил урок на всю жизнь», он вспоминал десятилетиями и очень подробно рассказал о нем в мемуарах. Кроме того, он посвятил Огюсту Родену стихотворение «Скульптор» («Der Bildner»), которое читал (сохранилась запись голоса) 12 марта 1933 года в эфире популярной радиостанции «Schweizer-Illustrierte» в швейцарском Берне. Аудиозапись хранится в открытом доступе на сайте Австрийской медиатеки (www.mediathek.at).

Читая воспоминания Цвейга о пребывании в мастерской великого ваятеля, чувствуешь, какие эмоции и волнение переполняли молодого человека в тот единственный «звездный» час наблюдения за гением и его работой над завершением фигуры женщины: «Он подходил вплотную и отступал, разглядывал фигуру в зеркале, бурчал что-то невнятное, переделывал, исправлял. В его глазах, таких приветливых, рассеянных, когда он сидел за столом, вспыхивали огоньки, он казался выше и моложе. Он работал, работал и работал со всей страстью и силой своего могучего, грузного тела; пол скрипел всякий раз, когда он стремительно приближался или отступал. Но он не слышал этого. Он не замечал, что за его спиной молча, затаив дыхание, как завороженный, стоял юноша, вне себя от счастья, что ему дано увидеть, как работает столь несравненный мастер…

И тут случилось непостижимое: он снял халат, снова надел куртку и собрался уходить. Он совсем забыл про меня… не помнил, что сам же привел в мастерскую некоего молодого человека, который стоял за его спиной, потрясенный, с комом в горле, неподвижный, как его статуи. Он подошел к двери. Собираясь ее закрыть, вдруг увидел меня и вперился чуть ли не зло: что это за молодой незнакомец проник в его мастерскую? Но уже в следующее мгновение он все вспомнил и подошел ко мне почти сконфуженный. “Извините, месье, – начал было он. Но я не дал ему продолжать. Я только благодарно пожал ему руку – охотнее всего я поцеловал бы ее. В этот час мне открылась вечная тайна всякого великого искусства и, пожалуй, всякого земного свершения: концентрация, сосредоточенность всех сил, всех чувств, самоотрешенность художника и его отрешенность от мира. Я получил урок на всю жизнь».