Стефан Цвейг

Мы обещали рассказать, как Цвейг позаботился о четвероногом друге, и упоминание о песике как раз встречается в письме, адресованном хозяйке дома Маргарите Банфилд: «Мне очень жаль, но мы приняли другое решение, чем вновь арендовать ваш красивый дом. Вы и представить себе не можете, какая меня настигает усталость в мои шестьдесят, живя без собственного дома, неприкаянно всюду блуждая. Небольшие расходы по дому (в том числе на телефон), заработную плату для садовника и горничной оплатят исполнители завещания (Самуэль Маламуд или Абрао Коган). Еще я отдал приказ, чтобы некоторые предметы из моей одежды были переданы этим честным и добрым людям. Людям, которые сделали мое пребывание в вашем доме еще более приятным. Уважение вашему мужу и вашим мальчикам. А с Плуки мои исполнители спросят и решат, хотите ли вы его оставить у себя. Сообщите им. Я знаю, что Плуки было бы хорошо проводить время с вашими мальчиками».

Двадцать второго февраля были подготовлены письма для Зигфрида Бургера, семейной пары Шеффер в Кротон-на-Гудзоне, Альфредо Кана в Буэнос-Айрес, для Жюль Ромена в Мехико. В Нью-Йорк полетело письмо Берман-Фишеру, были отправлены послание мэру города Петрополис Кардозо де Миранде и совместное письмо Когану и юристу Самуэлю Маламуду: «Мой дорогой друг. Прежде всего, хочу поблагодарить Вас за ту доброту, которую Вы проявляли ко мне, и попросить у Вас прощения за все огорчения и неприятности, которые я причиняю Вам своей смертью. Вы знаете, какую усталость от жизни испытывал я с тех пор, как потерял свою родину, Австрию, и не мог обрести истинную жизнь в работе, живя кочевником и чувствуя, что старею – больше от внутренних страданий, чем от возраста. В закрытом ящике Вы найдете итоговые завещания и распоряжения. Адвокат Самуэль Маламуд, я надеюсь, возьмет на себя решение всех правовых вопросов. По моей воле (и воле моей жены) я разрешаю ему и Вам быть исполнителями завещания по всем вопросам в Бразилии. Я попрошу Вас отправить все письма авиапочтой как можно скорее. И я благодарю Вас от всего сердца за Вашу добрую дружбу. Желаю всего наилучшего Вам, Вашей жене и Вашему ребенку. Я хотел бы быть похороненным на кладбище в Рио-де-Жанейро самым скромным и незаметным образом. Небольшие долги моей семьи должны быть оплачены из того, что здесь осталось. Не жалейте меня, моя жизнь уже давно уничтожена, и я счастлив, что смогу уйти из мира, ставшего жестоким и безумным. Сохраните обо мне самые добрые воспоминания. Я всегда был Вам признателен и гордился Вашей верной и преданной дружбой».

Двадцать второго февраля его персонального письменного обращения была удостоена и бывшая жена: «Дорогая Фридерика, когда ты получишь это письмо, я уже буду чувствовать себя намного лучше. Ты видела меня в Оссининге и знаешь, что после периода спокойствия моя депрессия стала более острой. Я страдал так, что не мог сконцентрироваться. И потом, эта уверенность, что война продлится годы, прежде чем мы сможем вернуться к себе домой, эта уверенность действовала на меня совершенно удручающе. Я люблю свой Петрополис, но здесь нет тех книг, которые мне нужны, и еще это одиночество. Сначала все это действовало успокаивающе, но потом мысль, что мне не удастся закончить свой главный труд – Бальзака, если у меня не будет пары спокойных и тихих лет, стала угнетать меня всё больше и больше, а эта война все идет и идет. Я устал от всего. У тебя есть дети и, следовательно, долг перед ними. У тебя обширные интересы и еще много сил. Я уверен, что ты увидишь лучшие времена и что ты поймешь, почему я, с моей ипохондрией, не мог дольше ждать, и одобришь меня. Я посылаю тебе эти строки в мои последние часы. Ты и представить не можешь, как я счастлив, что наконец-то принял это решение. Передай мой самый теплый привет детям и не ругай меня. Помнишь Йозефа Рота и Ригера, как я был счастлив за них, что им не пришлось проходить сквозь эту муку? Всего тебе светлого и доброго, любви тебе и мужества. Знай, что я спокоен и счастлив».