Стефан Цвейг

В это же время в Европе сотни близких ему людей и сотни тысяч незнакомых потеряли покой, здоровье, привычные условия жизни. Они пытались любой ценой бежать из стран, которые прежде считали родными, испытывая немыслимые прежде бесчинства и надругательства над человеческим достоинством. Уже в 1939 году набитые евреями вагоны поездов вереницей потянулись в лагеря Дахау, Бухенвальд, Заксенхаузен. Эсэсовцы насиловали женщин, избивали мужчин, потешались над стариками, отнимали у матерей грудных детей. Участь его коллег, писателей из Германии, Австрии, Франции, тоже была незавидной – им довелось пройти не меньше испытаний, чем когда-то их уничтоженным книгам. Многим приходилось сменить по несколько стран, терять в дороге близких, преодолевать голод, холод, депрессию, безработицу.

«Но почему эта участь им и снова, и снова им одним? В чем причина, в чем смысл, в чем цель этого бессмысленного преследования? Их изгоняли из стран и не давали никакой страны. Говорили: живите не с нами, но им не говорили, где они должны жить. На них сваливали вину и не давали никакой возможности искупить ее. И таким образом горящими глазами они вперялись друг в друга во время бегства – почему я?»{418}

* * *

Двадцать восьмого октября Стефан пишет в Нью-Йорк издателю Готфриду Берман-Фишеру, что задумал повесть объемом в 60 страниц о философии шахматной игры. Повесть на момент замысла не имела названия (будущая «Шахматная новелла»), но исходя из политических реалий происходящего и мучительной депрессии автора была пропитана аллегориями войны, являлась метафорой интеллектуального поединка между миром Света и силами Зла.

«Чентович был начисто лишен чувства юмора и, сделавшись чемпионом, стал считать себя самым важным человеком в мире. Сознание того, что он сумел одержать победу над всеми этими умными и культурными людьми, блестящими ораторами и писателями, и к тому же зарабатывает больше их, обратило его прежнюю неуверенность в холодную надменность.

– Разумеется, как и следовало ожидать, легко добытая слава вскружила такую пустую голову. <…> В его ограниченном уме гнездится только одна мысль: уже в течение многих месяцев он не проиграл ни одной партии. И так как он не имеет ни малейшего представления о том, что в мире существуют другие ценности, кроме шахмат и денег, у него есть все основания быть в восторге от собственной персоны»{419}.

В образе тщеславного, равнодушного, заинтересованного только во власти и деньгах чемпиона по имени Мирко Чентович писатель воплощает режим национал-социалистов и надменное поведение Адольфа Гитлера. Как стратег войны (игры) своей грубой тактикой наступления он стремительно восходит к пьедесталу и один за другим громит соперников (соседние с Германией страны). В характеристику «стал считать себя самым важным человеком в мире» – автор вкладывает теорию Ницше о сверхчеловеке, а шахматы и поле боя в данном контексте – метафора реальной войны с реальными жертвами и потерями. Варвар в шахматном мире Чентович и кровавый варвар Гитлер – одно лицо, возомнившее себя величайшим человеком на земле: «Весьма легко считать себя великим человеком, если ваш мозг не отягощен ни малейшим подозрением, что на свете жили когда-то Рембрандт, Бетховен, Данте и Наполеон».

По сюжету Чентович на корабле вступает в шахматную битву с неким доктором Б., приверженцем австрийской монархии, потомственным венским юристом и интеллигентом, воплотившим в своем образе всех воспитанных, образованных, наделенных хорошим вкусом и чувством юмора представителей старой Австрии до ее оккупации в 1938 году. Поединок означает противостояние фашистов представителям европейской цивилизации, «разнообразных отраслей интеллектуального труда». В новелле отчетливо показано и личное отчаяние автора за будущее мира, в котором национал-социалисты стремительно расширяли господство, становясь все более жестокими и фанатичными.

Для доктора Б. и в его лице всего культурного сообщества Европы писатель предлагает один выход – отступление. Вот почему доктор прекращает игру и оставляет Чентовичу-Гитлеру поле без соперников. Казалось бы, нерушимый «вчерашний мир» цивилизации вынужденно отступает перед торжеством и ликованием национал-социалистов.

«Доктор Б. резко вскочил со стула.

– Прошу прощения за свою дурацкую ошибку, – сказал он своим вежливым голосом и склонился перед Чентовичем. – Я, конечно, сказал совершеннейшую чепуху. Само собой разумеется, эту партию выиграли вы.

Потом повернулся к нам:

– И вас, господа, я тоже прошу извинить меня. Но я предупреждал заранее, что не нужно возлагать на меня больших надежд. Простите, что я так позорно закончил игру. Это последний раз, что я поддался искушению сыграть в шахматы»{420}.